Рыцарь нашего времени

Он бросил взгляд на свой крест и порадовался тому, что отказался от фотографии. Хорошо, что Полина его поддержала, потому что среди его друзей принято обязательно помещать фотографию на памятник, а ему никогда не нравилась эта традиция. Так же, как не любил Чешкин оставлять грубые искусственные цветы на могиле, хотя старушки возле входа на кладбище предлагали пластмассовые гвоздики, ромашки и тюльпаны. Цветы эти казались ему жуткими; они были символом той смерти, которая есть полное «ничто»: разложение в могиле, черви, желтоватые рассыпавшиеся кости... И больше ничего. Глядя на безвкусные кричащие красно-кумачовые лепестки, темно-зеленые стебли с вычурными резными листьями, Владислав Захарович терял уверенность в том, что смерть – это не конец в его беспощадном материальном смысле, или, во всяком случае, не только он...

Очередная похоронная процессия выехала с кладбища, и Чешкин подумал, что это вполне могли быть похороны Силотского. Почему нет? Судьба щедра на саркастические ухмылки, выдаваемые ею за совпадения. С нервным смешком он представил, что Дима мог бы лежать неподалеку от этой могилы.

– Убили тебя... – вслух произнес Чешкин, ожидая вспышки торжествующей радости сродни той, какая охватила его, когда он узнал о смерти Ланселота.

Но радости не было. Более того, и то философское спокойствие, на которое он успешно настраивал себя перед каждым приходом на Колину могилу, куда-то исчезло, сменившись сначала пустотой, а затем ощущением глубокого горя. Не тихой скорби, не старческого смирения перед неизбежным – нет, Владислав Захарович словно вернулся в прошлое, когда он не мог ни есть, ни пить, и даже дышал, казалось, с трудом – потому, что Коли больше не было с ними. Потому что он ушел навсегда.

– Ну тихо, тихо... – попросил старик самого себя, ощущая, как закололо под сердцем. – Не навсегда. Не так много уже осталось. Правда, Коленька?

Ветер шевельнул голые ветки рябинового куста, посаженного Чешкиным.

– Вот и ветерок... – пробормотал Владислав Захарович. – Настоящая весна скоро придет. Помнишь, как ты любил весну? Ну, вот. А на следующей неделе с Полинкой приедем, она тоже по тебе соскучилась. Ничего, Коленька, ничего, жизнь потихоньку живется.

Присказка деда успокоила его, загнала горе вглубь, в ту нору, в которой оно всегда сидело, напоминая о себе лишь редкими покалываниями под сердцем. Нора была такой глубокой, что Чешкину легко удавалось убедить себя, что горя нет вовсе, словно оно прошло, растаяло.

– Жизнь потихоньку живется, – повторил Владислав Захарович и встал со скамейки. – Пойду я, Коленька.

Он посмотрел в ту сторону, откуда ушла похоронная процессия, и подумал, что мог бы легко отыскать свежую могилу и посмотреть, кто в ней похоронен. Еще проще было бы спросить у смотрителя кладбища, не привозили ли хоронить господина Силотского. Дело было громкое, и смотритель, скорее всего, в курсе.

– Нет уж, – возразил себе Чешкин. – Где лежит, там пусть и лежит. Плюнуть на его могилу я не пойду, а проклятий моих ему и при жизни не дождаться было, и после смерти не видать.

Он погладил холодный мокрый гранит и пошел к выходу, не оборачиваясь на могилу внука.

* * *

Анна Леонидовна Качкова кричала так громко, что младший сын, с ужасом и любопытством наблюдавший за матерью из-за дивана, подумал, что от такого крика она может лопнуть.

Старший ни о чем таком не думал, он просто сидел на турнике, заткнув уши, и бубнил себе под нос одну фразу. «Хочуфильмхочуфильмхочуфильм»....

– Не будет никакого фильма! – от крика Анна сорвала голос, закашлялась, схватилась за шею.

Сын продолжал бубнить, нахально глядя на нее сверху такими же темными, как у отца, глазами.

– Слышал?! Не будет! Не будет, не будет, не будет!

Выглянув из-за дивана, младший мальчик захлопал в ладоши, решив, что у мамы и брата начинается состязание, и тут же спрятался, поскольку мать метнулась к нему с явным намерением дать оплеуху.

– Вот свалишься оттуда, ноги переломаешь, уколы будут делать каждый час! Слезь немедленно! – исступленно воззвала Анна к старшему, болтавшему ногами над ее головой.

– Хочуфильм!

– Я сейчас тебя сама оттуда сброшу!

– Хочуфильм!

Круглая голова высунулась из-за дивана, младший брат решил внести свою лепту в крики старшего:

– Я тоже хочу! Мама! Фильм!

Это было последнее, чего не хватало Анне, чтобы переполнилась чаша ее ярости. Засучивая на ходу рукава, она решительно двинулась к младшему сыну, собираясь вытащить его за шкирку из-за дивана и устроить выволочку, раз уж до старшего не могла добраться, но ее остановил звонок в дверь. Позвонили два раза, коротко, но решительно, и процедив обоим сыновьям сквозь зубы, что она еще вернется, Анна Леонидовна пошла открывать незваным гостям.

– Пылесосы продаете? – грубо спросила она, увидев молодого симпатичного парня в свитере и куртке, топтавшегося возле двери. – Не нужны мне ваши пылесосы! Дура я, что ли, за сто тысяч такую ерунду покупать. Другим голову морочьте, понятно?!