Рыцарь нашего времени

"Прости, милая!.. Через два часа мы едем. Бога ради не тужи обо мне и не брани мужа моего, который вздумал сделаться экономом в генваре месяце! Клянусь тебе, что не жалею о Москве, где не оставляю ничего любезного и где со времени твоего отъезда мне было даже скучно. Ты не веришь моему равнодушию к светским удовольствиям, говоря: "Пусть безобразные женщины ненавидят зеркало; красота и любезность охотно в него заглядывают, - а свет есть для нас зеркало!" Но я, право, не думаю тебя обманывать. Как скоро женщина не хочет быть кокеткою, то блестящие ужины и балы не пленяют ее. Вопреки злословию мужчин, мы иногда рассуждаем, имеем правила и следуем им. Все, что я видела в свете; еще более уверило меня в необходимости обуздывать движения ветреного сердца и самолюбия нашего. Верю, что пылкие страсти имеют райские минуты - но минуты! А я хотела бы жить в раю: иначе не желаю и знать его. Замужняя женщина должна или находить счастие дома, или великодушно от него отказаться: судьба не дала мне первого - итак, надобно утешиться великодушием. То и другое видим редко: не правда ли? следственно, могу чем-нибудь хвалиться в жизни. Не будучи, к счастию, Руссовою Юлиею*, я предпочла бы нежного СенПрё слишком благоразумному Вольмару и, несмотря на розницу в летах, умела бы обожать своего мужа, если бы он был... хотя Вольмаром! Но граф мой совершенный стоик*; не привязывается душою ни к чему тленному и не стыдится говорить, для чего он на мне женился!,. Такой муж, оставляя сердце без дела, дает много труда уму и правилам. В первые два года я была с ним несчастлива, испытала без успеха все способы вывести его из убийственного равнодушия - даже самую рев" ность - и наконец успокоилась. Если провидение исполнит единственное желание моего сердца: быть матерью, то оставлю детям в наследство непорочное имя. По крайней мере я была достойна счастия, и ничто не мешало бы мне им наслаждаться; не боялась ни проницательных глаз злословия, ни мнения людей строгих!..

Однако ж перед отъездом нашим я была - едва не в опасности! Вообрази, что томный Н*, побывав шесть или семь раз у нас в доме, вздумал написать ко мне любовное письмо!.. Бедный молодой человек!.. Он так хорошо умеет говорить с женским сердцем; так хорошо льстил моему самолюбию, не говоря ни слова, а только смотря на меня и на других женщин! Можно иногда сносить нескромные взоры, но дерзкое письмо требовало решительных мер: ему отказано от дому! [Надобно вспомнить, что это было в старину; по крайней мере очень давно.] По обыкновению своему я принесла к графу новое любовное объявление, написанное, как водится, на розовой бумажке [Опять старинное! Ныне уже не пишут в таких случаях на розовых бумажках]: по обыкновению своему, он не читал его, а спрятал в бюро, сказав, что дает мне слово прочесть в деревне, от скуки, все нежные эпистолы* моих несчастных селадонов*. Шутка недурна! Граф иногда забавен и с некоторого времени бывает почти ласков. Можно сказать, что мы живем с ним душа в душу - с той минуты, как я перестала искать в нем души!.. Он хотел в удовольствие мое взять с собою в деревню италиянского певца и еще двух или трех музыкантов: я отказалась - музыка приводит меня в меланхолию; а в уединении это действие может быть еще сильнее... Думаю бросить даже и романы: на что волновать мечтами сердце и воображение, когда спокойствие должно быть моим благополучием?.."

Последних десяти строк мы никак не могли разобрать: они почти совсем изгладились от времени; такие беды случаются нередко с нами, антиквариями! Но читатели имеют уже легкую идею о характере, уме и правилах Эмилии. Надобно сказать что-нибудь об ее наружности: в женщинах это не последнее. Они сами в том уверены, - и добродушная из них простит всякое злословие, кроме неосторожного слова насчет ее красоты... Я видел милый портрет графини... "Но живописцы такие льстецы!.." У меня есть другое свидетельство. Герой мой доныне говорит с восторгом о голубых ангельских глазах ее, нежной улыбке, Дианиной стройности*, длинных волосах каштанового цвета... Читатели опять могут остановить меня замечанием, что воображение романических голов стоит всякого льстеца-живописца... И то правда; но я решу сомнение, объявляя наконец, что еам граф Миров, который в глубокой старости познакомился со мною, хваля какую-нибудь прелестницу, всегда говаривал: "Она почти так же хороша, как была моя графиня в молодости". Свидетельство мужа о красоте жены принимается во всех судах: итак, читатели - вдобавок к голубым глазам, к нежной улыбке, стройному стану и длинным волосам каштанового цвета - могут вообразить полное собрание всего, что нас пленяет в женщинах, и сказать себе в мыслях: "Такова была графиня Мирова!" Имею доверенность к их вкусу.

Глава XII

ВТОРАЯ МАМЕНЬКА