Рыцарь-невидимка

Иру Наумлинскую, невысокую тоненькую, всегда модно одетую девушку, можно было бы назвать даже красивой, если б не выражение уныния, которое буквально не сходило с ее лица – очень необычного, кстати, лица: с тонкими, красиво очерченными бровями, слегка раскосыми, далеко друг от друга посаженными глазами, широкими скулами, маленьким, немного вздернутым носиком, пухлыми ярко-розовыми губками. Оно могло бы, пожалуй, украсить обложку любого модного журнала, если бы… Тут даже трудно было понять, в чем крылась причина, но, только едва взглянув на Ирино лицо, хотелось тут же отвести взгляд в сторону. Наумлинская это чувствовала, просто не могла не чувствовать, и сие обстоятельство уж никак не прибавляло бедной девушке уверенности в собственной привлекательности. А дело было в том, что Ире не нравились (да что там не нравились, она просто ненавидела!)… собственные глаза.

Когда-то давным-давно – тогда Наумлинская училась в третьем классе – один придурок обозвал ее монголкой. Придя домой, девочка целый час провела у зеркала, пытаясь пальцами расширить глаза. Когда с работы вернулась мама, Ира пристала к ней с расспросами: почему, мол, у нее, у мамы, нормальные глаза, у папы тоже, а у Иры такие?

– Какие? – с удивлением посмотрела на маленькую дочь Евгения Павловна.

– Монгольские, – сопя носом, ответила Ира.

– Да никакие они не монгольские! Что ты придумываешь? – улыбнулась мама.

Но Ире было не до смеха. Вырвавшись из маминых объятий, она потребовала, чтобы Евгения Павловна достала семейный альбом. И целый вечер дочь с невероятным для девятилетнего ребенка вниманием изучала фотографии бабушек, дедушек, прабабушек и прадедушек, пытаясь отыскать хоть у кого-то из предков похожие на свои глаза и скулы. Но, увы, все они имели самый обыкновенный европейский разрез глаз.

– Мам, а может, меня в роддоме перепутали? – упавшим голосом спрашивала Ира.

– Перестань глупости говорить! – не выдержала наконец мама. – Да это, если хочешь знать, твоя изюминка! Вот увидишь, все девчонки тебе еще завидовать будут!

Но, к сожалению, пророчества Евгении Павловны так и не сбылись. С этого самого дня жизнерадостность Иры прямо на глазах угасала. И из смешливой, приветливой девочки она с катастрофической быстротой превращалась в подавленного, унылого и неуверенного в себе ребенка. Зеркала Ира ненавидела лютой ненавистью, но удержаться, чтобы лишний раз, проходя мимо, не взглянуть на собственное отражение, не могла. Так она изо дня в день травила себе душу, всматриваясь в столь ненавистные собственные глаза, доставшиеся ей неизвестно от кого. А если ты сама себе не нравишься, сама себя не любишь, то будь ты хоть тысячу раз раскрасавицей, никому и никогда ты понравиться не сможешь, и любви ты ни от кого не дождешься, пока сама себя не полюбишь. И это хоть и грустный, но факт.

– А ведь Ирка ничего… Даже красивая, – удивлялись одноклассницы, обсуждая на вечеринках (на которые Иру со временем даже приглашать перестали – все равно не придет) Наумлинскую.

– Вообще-то да… Красивая. Но только есть в ней что-то такое странное… Будто бы отталкивающее. И уж больно она нелюдимая.

А этим странным, отталкивающим и было не что иное, как собственная нелюбовь Наумлинской к самой себе. И сколько раз бедная Евгения Павловна пыталась помочь дочери, приглашая самых высококлассных детских психологов. Все бесполезно. Ира вбила себе в голову, что она отвратительная уродина. На улицу девушка выходила лишь в случае крайней необходимости, а о том, чтобы ей пойти на дискотеку или к кому-нибудь на день рождения, и речи быть не могло.

Но в глубине души Наумлинская лелеяла тайную надежду, что когда она вырастет, станет зарабатывать деньги и сможет сделать себе пластическую операцию, жизнь ее круто переменится, и все сразу станет хорошо. Ира была непоколебимо уверена, что стоит ей только сделать себе «нормальные, как у всех», глаза, как жизнь ее превратится в сказку. Сразу появится принц, который посмотрит в ее большие глаза и скажет: «Я так долго тебя искал!» Он посадит Иру… нет, не на белого коня, а в черный «Мерседес», и они умчатся в загс…

Но ведь до этого дня надо было как-то дожить, дотянуть, домучиться. И она доживала, дотягивала, домучивалась, собирая статьи из популярных журналов, в которых рассказывалось о достижениях в области пластической хирургии… И вдруг как гром среди ясного неба – Надыкто! А ведь они семь лет до этого в одном классе проучились. И надо же было такому случиться, что однажды…

В этот день Наумлинская, как обычно за пятнадцать минут до начала первого урока, открыла дверь в класс. С удивлением смотрела девушка на пустые парты, не сразу заметив сидевшего в правом углу, на самой последней парте, Володю Надыкто.

– Привет… – тихо проговорила Ирина. – А где все?

– Так вчера же сказали, чтобы приходили к третьему уроку. У химички какое-то выездное совещание, – сказал Надыкто, не отрывая взгляда от какой-то книги.

– Понятно, – протянула Ира. – Меня вообще-то всю неделю не было. Вот первый день после болезни пришла.

– Да? – сделал вид, что удивился, Надыкто.