Рыцарь Шато д’Ор

— Видит Бог, я на это не намекала… Словом, епископ угодил в ее сети. Несколько разбойников, ранее знавших развеселую Мадлен, повстречав ее на паперти за сбором пожертвований, опознали ее. Среди них — Вилли и брат Феликс. Тут и образовалась эта милая компания. Разбойники напали в лесу на конвой епископа, перебили его вместе с несчастным, захватив много добра, а также бумаги епископа. Сперва разбойники хотели бежать, боясь расплаты. Но Мадлен, истинной блуднице вавилонской, в голову пришла дьявольская по кощунству мысль: самой стать епископом! Ведь к этому времени она уже хорошо знала церковную службу, знала латынь и могла скопировать манеры служителя церкви. Она придала себе мужской облик и вместе с разбойниками, переодетыми в монастырских латников, явилась в нашу епархию и водворилась в Визенфурте. Там она быстро сколотила вокруг себя окружение из разного рода блудодеев, разбойников и прочей мерзопакости, повязанных круговой порукой, не выдававших греха, хранивших тайну своей патронессы…

— Ну и воняет же горелым! — поморщился Ульрих.

— А по мне, так очень аппетитный запах! — усмехнулась Клеменция. — Кстати, она уже не верещит…

— Царствие ей небесное! Возможно, огонь очистит ее от грехов!

— Вряд ли…

И Клеменция продолжила свой рассказ:

— … Да, мессир Ульрих, она блудила и будучи епископом. Переодевалась иногда в женское платье, путешествовала по марке и епархии, ища поживы для своих разбойников. Так епархия захватила несколько замков, три баронства и двенадцать графств — где хитростью, а где силой. Они исправно отправляли в Рим деньги для двора Святого Петра. Более того, эта Мадлен наловчилась подделывать почерк епископа, и письма, которые она писала папе, тот принимал за подлинные…

Целая епархия двадцать лет была в руках разбойников, которые награбили огромные сокровища… И в то время, когда подошел мой срок рожать, я встретилась с ней в монастыре Святой Маргариты, куда та забрела под видом простой монашки. Убежденная, что умираю, я рассказала ей все! Господи, как я была наивна тогда! Вначале она побаивалась меня, все-таки маркграф благоволил ко мне… В то время я, разлученная с вами, мессир Ульрих, считала, что мне надо соединиться браком с маркграфом. Это было подло, ведь у него была жена, но мне казалось, что так я подниму Шато-д’Ор, избавлю от позора Визенфуртского вассалитета. Наивно? Но мне не было и двадцати пяти!

Потом я ему надоела, нашлись более ловкие, ни на что, кроме двух-трех месяцев фавора, не претендовавшие. И он меня оставил. Тогда я все чаще стала думать о том, как отомстить ему! На вас я уж не надеялась, вы уж простите, мессир Ульрих! Я мечтала, чтобы Альберт… то есть Альберта, который был очень красив, посватал дочь маркграфа. А затем, когда откроется правда, — наступит мщение! Глупо! Но я мечтала об этом. А потом я получила весточку от вас. Тут я впервые подумала, что вы можете вернуться. И обрадовалась! Обрадовалась, хотя это означало конец моего правления в Шато-д’Оре. Но больше тогда меня волновала, честно сказать, моя плоть. Сколько же я тогда нагрешила!

— Если можете, не рассказывайте мне этого… — попросил Ульрих.

— Нет, сударь, вам надо меня выслушать! Надо выслушать, потому что наши отношения с вами еще не выяснены…

— Я отношусь к вам как к вдове моего покойного брата, не более!

— Лжете, мессир! Вы меня любите! Поверьте, я уже порядочно прожила на свете и кое-что понимаю в жизни и в людях. Скажите, что это правда, и я тоже буду с вами откровенна.

Ульрих, помолчав в раздумье какое-то время, заговорил:

— Ведь наши отношения имеют очень короткую историю… Я уже точно не помню, сколько месяцев мы были вообще знакомы. Кроме той поляны и того утра, у нас нечего и вспоминать. Но это событие обросло мечтами, фантазиями, надеждами, которые мое воображение, обостренное долгими скитаниями, превратило в обожание к вам. Если вы это называете любовью, то вы правы. Ведь пока я был далеко от вас, воевал, пьянствовал, путался с гулящими девками — временами тяга к вам была так сильна, что я даже во сне говорил с вами, ласкал вас, в каждой самой грязной шлюхе пытался найти хоть что-то, что напоминало бы мне вас…

— Смешно! — горько улыбнулась Клеменция. — Я только что хотела рассказать вам примерно то же самое… Когда мне было тоскливо и одиноко, когда даже дети казались постылыми, я начинала вспоминать вас и тоже придумывала вас себе таким, каким вы никогда не были… Я прекрасно понимала, что вы не можете вернуться через двадцать лет таким же, каким уезжали. Но последнее впечатление о вас так крепко запало в мою душу — да и кто тогда мог уверить меня, что я видела вас не в последний раз?! — что все двадцать лет я видела вас только двадцатилетним, чистым, как ангел, грустным и скорбным. И когда я увидела вас по возвращении из Палестины, я все еще видела в вас того — двадцатилетнего, которого я любила и люблю….