Рыцарь Шато д’Ор

— Лучшего места, чем моя старая спальня, не придумаешь! — ответил Ульрих не задумываясь.

— О, когда-то и мы там спали! — сказала Альбертина. — Когда были маленькие…

— Вам не страшно, сударыня? — спросил Ульрих у Альбертины.

— Ничуть. Если даже у вас дурные намерения, с Альбертом я не боюсь никого. Он такой храбрец!

— Но он безоружен… — испытующе поглядев на брата и сестру, промолвил Ульрих.

— Мы готовы умереть вместе с вами! — усмехнулся Альберт.

Выстроившись в порядке, предложенном Альбертом, гости и конвой стали подниматься по винтовой лестнице донжона, ведущей на четвертый, самый верхний ярус башни.

— И все же, дорогой племянник, — сказал Ульрих, — не слишком ли вы рискуете?

— То есть вы хотите спросить, не замыслил ли я какого-нибудь подвоха? — усмехнулся Альберт. — Придется разочаровать вас, сударь. Никакого хитроумного плана у меня нет.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Я не сомневаюсь в вашей искренности, мессир Альберт. Однако не приходило ли вам в голову, что какой-либо недруг нашего рода может воспользоваться случаем и положит конец нашим с вами разногласиям по поводу наследства. А заодно и истребит весь род Шато-д’Оров… И старшую ветвь, которую представляете вы, и младшую, которую представляем мы с Франческо…

— Вы считаете, что нам обоим может кто-то угрожать?

— Да, сударь! У нас есть общий враг, в борьбе с которым пали наши отцы… Он не стал бы возражать против присоединения графства Шато-д’Ор к своим владениям.

— У нас есть и еще один враг, — усмехнулся Альберт, — который тоже не упустил бы случая поживиться за наш счет.

— Кто же это?

— О нем я пока умолчу. Стены имеют уши, сударь!

— Раньше мы без опасений говорили о своих делах, если находились в стенах Шато-д’Ора, — покачал головой Ульрих.

— Боюсь, что именно по этой причине вы проиграли битву при Оксенфурте, — озабоченно проговорил Альберт. — Старик Корнуайе переговорил со многими, кто в ней участвовал, а отец Игнаций записал все на бумаге. Так вот, битва складывалась так, что каждому должно быть ясно: маркграф прекрасно знал наперед, сколько у нас было воинов, где и какие отряды стояли, куда должны идти…

— Так, значит, кто-то в нашем замке помогал маркграфу?

— Да, мессир. Причем его не удалось найти. Возможно, что он и сейчас где-то здесь.

— Тогда мои опасения вдвойне обоснованны, — сказал Ульрих.

— Не спешите, сударь, ведь два врага, которые стремятся уничтожить кого-то третьего, далеко не всегда дружны между собой!

— В таких случаях мой отец говаривал: «Если два твоих врага враждуют между собой, считай, что оба они твои друзья».

— О, тогда и нас кое-кто может считать своими друзьями, — заметил Альберт.

Дядя и племянник пристально взглянули друг другу в глаза.

— Честно говоря, скверное дело — враждовать с родней! — сказал Ульрих. — Мне было бы гораздо приятнее считать вас своим другом.

— Может, Господь нас вразумит, и мы сумеем найти такое решение, которое избавит нас от необходимости поднимать оружие друг против друга, — проговорил Альберт.

— Будем молить Всевышнего, чтобы так и случилось, — отозвался Ульрих, перекрестившись.

НОЧЬ В ЗАМКЕ ШАТО-Д’ОР

Ульрих с волнением переступил порог комнаты, где когда-то, в полузабытые уже времена, жили они с Гаспаром — сперва младенцами под присмотром кормилиц и нянек, потом мальчиками под наблюдением отца Игнация, который учил их читать, и, наконец, под суровым контролем Жана Корнуайе, который сделал из них воинов. После женитьбы Гаспара тут была келья Ульриха, где он тосковал, страдал, мечтал и грезил. Отсюда он ушел на поле битвы под Оксенфурт, здесь провел свою последнюю ночь в замке.

— Сейчас здесь живет кто-нибудь? — спросил Ульрих, оглядывая знакомые мрачноватые стены и закопченный камин, напоминавший при свете факелов оскаленную беззубую пасть огромного одряхлевшего зверя.

— Нет, — ответил Альберт, — лет пять здесь уже никто не живет. С тех пор, как нас с сестрой развели по разным покоям.

— Да, — смущенно подтвердила Альберта, — это случилось, когда нам было около пятнадцати. С тех пор я сюда не заходила.

— Вам было проще… — задумчиво проговорил Ульрих.

Да, им было проще. Для него же это не просто помещение, где надо провести ночь. Он вернулся на двадцать лет назад, в ту прежнюю жизнь, которую считал безвозвратно утраченной, бесследно потерянной. Эта его прежняя жизнь, со всеми детскими страхами, отроческими огорчениями, юношескими страданиями и переживаниями, казалась ему несказанно прекрасной там, в Палестине, когда над головой свистели стрелы, когда пращи с треском разбивали черепа и копья с лязгом пробивали латы, и кровь запекалась на песке, словно яичница на сковородке… Как мало у него было шансов вернуться сюда!