Рыцарь совести

Знакомство Зиновия Ефимовича с автором сценария «Фокусника» Александром Володиным произошло в Ленинграде, в разгар съемок фильма. По случаю такого события мы втроем зашли ко мне в гостиничный номер, на стол была поставлена бутылка армянского коньяка. Естественно, пошли разговоры о характере главного героя. Кто он? Что собой представляет как личность, какова его жизненная позиция и, конечно, каково его отношение к женщинам. Не помню уже, кто из них первый, кажется Володин, начал читать Пастернака: «Быть знаменитым некрасиво, не это подымает ввысь…» Неожиданно Гердт подхватывает: «Не надо заводить архивы, над рукописями трястись…» — уже в два голоса декламируют автор сценария и актер, играющий главную роль.

Думаю, знакомство Гердта с Володиным помогло ему в работе над образом фокусника. В этом герое Володин, конечно же, изобразил самого себя. Можно считать, что Зиновий Ефимович сыграл самого Володина, его совершенно отдельный характер, его своеобразное видение мира и, главное, его кристально чистую жизненную позицию. Ведь фильм был о человеке, который готов потерять в жизни все: работу, «прекрасную женщину» и, может быть, даже собственную дочь, но сохранить свое человеческое достоинство (что резко не понравилось прошлому кинематографическому начальству!), оставаться самим собой.

Как-то захожу к нему на дачу, вижу: сидит Зяма во дворе за столиком под тентом, а на столе — толстенная, немножко уже потрепанная книга. «Что читаешь?» — спрашиваю. Гердт взглянул на меня и, словно оправдываясь, говорит: «Пушкина». Пушкина, которого он знал наизусть от корки до корки! И вот сидит восьмидесятилетний человек и читает Александра Сергеевича.

Думаю, разбуди Гердта в три часа ночи и спроси: «Ну-ка, Зяма, седьмая строка из поэмы Давида Самойлова «Снегопад»?» И можете не сомневаться — он тут же начнет с седьмой строки.

Гуляем мы как-то с Зямой по дачному поселку. Встречаем Эльдара Александровича Рязанова.

— Завтра, — говорит Эльдар, — семидесятилетие Михаила Ромма. Давайте что-нибудь сочиним ему!

— Есть идея! — воскликнул Гердт. — Мы сочиним куплеты завистников из электрички Москва-Потылиха.

Не откладывая в долгий ящик, идем на дачу к Гердту. Беру гитару, наигрываю известную мелодию, которую пели калеки, слепые, нищие в электричках после войны.

Через два часа куплеты были сочинены. Вот некоторые из них:

Послушайте, граждане, дамы, мужчины,
Мы лить здесь не будем елей.
За что? Почему? По какой же причине
Устроили сей юбилей?
Был смолоду Мишка смышленый парнишка,
Парижскую книжку извлек,
У Ромма у Мишки хватило умишки:
Он сдобную пышку испек.
А как юбиляр поступил с Кузьминою,
Пусть знает советский народ.
Он сделал артистку своею женою,
Все делают наоборот.
Художник меняет любовные фазы
От переполнения чувств,
А он с Кузьминой не развелся ни разу,
Какой он работник искусств?!
И только однажды всю силу таланта
Он в кинокартину вложил,
Когда с Козаковым на улице Данте
Убийство одно совершил.
В картине своей полудокументальной,
Где в общем-то есть артистизм,
Он всем показал нам довольно банальный
И обыкновенный фашизм.
Естественно, Ромм все покроет банкетом
На тысячу новых рублей,
Но так как мы правду пропели в куплетах,
То нам не сидеть средь гостей.
Пойдем же к буфету и а-ля фуршетом
Отметим его юбилей.

Семидесятилетие Михаила Ромма отмечали на уровне всего лишь заместителя министра кинематографии, так как незадолго до этого будущий юбиляр вместе с Твардовским и Тендряковым подписал письмо в защиту Жореса Медведева, посаженного в психушку.

Сцена Дома кино, где чествовали юбиляра, была завалена дерматиновыми папками, не более. Когда же мы втроем — Гердт, Рязанов и я — пели эти куплеты, в зале стоял несмолкаемый хохот. Кузьмина, вытирая слезы, жестами просила дать передышку, так что нам приходилось после каждого куплета останавливаться.

Нечто подобное Гердт когда-то сочинил и к юбилею Леонида Утесова. Запомнился мне лишь один куплет:

…Другие мальчишки играли в картишки,
Рогаткою целились в глаз,
А этот пацанчик стучал в барабанчик,
Хотел Государственный джаз.