Рыцарь света

Рванулась вперед, но ее тут же схватили руки епископа, который с силой зажал ей рот, стал увлекать вглубь галереи, в темноту. Ему пришлось почти тащить ее, потому что после исторгнутого крика Милдрэд разом лишилась сил, словно с этим криком из нее вылетела сама жизнь, и она провалилась в спасительное небытие, как в единственное свое прибежище.

— Признаюсь, я ожидал даже худшего, — говорил епископ одному из своих секретарей, когда они стояли в зале Монтфичера и со стороны наблюдали за сидевшей у огня девушкой. — И хорошо, что ты оказался рядом, Бальдерик, помог мне уложить ее в носилки. Но уверен ли ты, что этот парень не рассмотрел ее?

— Уверен, ваше преподобие. Да, он так и кинулся на ее крик от алтаря, но пока сообразил, что к чему и выскочил на улицу, леди Милдрэд уже лежала в носилках. К тому же невеста повисла на нем, вцепившись, как клещ, и потащила назад.

— Да уж, невеста, — хохотнул епископ. — Наш славный Ричард Гастингс давно бы открыл парню глаза, что тот намеревается связать свою жизнь с обычной шлюхой…

— Необычной, замечу, — осмелился прервать патрона Бальдерик. — Все же эта женщина имеет влиятельных покровителей.

Епископ поморщился и махнул рукой.

— В любом случае мне пришлось отправить немало посланий в Темпл, чтобы взявшийся опекать этого парня Гастингс не открыл ему раньше времени глаза, а также постарался задержать срок венчания до нашего приезда. Но в итоге все вышло, как я и хотел. И наша саксонка, несмотря на глубокий обморок, держится куда лучше, чем я мог ожидать. По крайней мере, голодать она не собирается, съела всю перепелку, даже пальчики облизывала. Вот уж эти женщины: готовая горевать по погибшему возлюбленному, она теперь испытывает к нему только неприязнь, узнав, что он преспокойно сошелся с другой.

Милдрэд и впрямь была удивлена тому холоду и безразличию, какие нахлынули на нее, когда она пришла в себя и поняла, что Артур предпочел ей другую. О, эта Ависа слишком красива и желанна для мужчин, и Артур вполне мог утешиться с ней, когда осознал, что Милдрэд для него утеряна. Но, возможно, он и не порывал с Ависой, хотя и уверял некогда Милдрэд, что эта женщина для него ничего не значит, даже свел свою подругу с Генрихом Плантагенетом. Выходит, они просто пара хитрецов, которые добивались своего, а когда не выгорело, решили объединиться, чтобы вдвоем и далее морочить добрых людей. Другого объяснения Милдрэд не видела, и от этого ей вдруг все стало безразлично. А с безразличием пришло и некое отупляющее спокойствие.

Она столько страдала в последнее время, что новое потрясение уже не возымело прежнего действия. Она просто успокоилась, ее отчаяние прошло. В какой-то миг в ней, правда, возникло желание помолиться, но она ощущала такую опустошенность в душе, что это мешало ей припасть к этому освежающему источнику. Без слез, подавленная, она просто сидела перед огнем, смотрела на скользящие по сосновым поленьям языки пламени, и в ней не было ни грусти, ни тоски — ничего. Покой. Равнодушие. Холод.

И все же в какое-то мгновение она нервно дернулась и оглянулась. Это случилось, когда она различила отдаленные голоса, узнала один из них, услышала почти безумный крик: «Где она? Где?»

Юстас. Она словно забыла о нем на какое-то время. Но он не забывал ее. И вот он прибыл. В первую секунду Милдрэд захотелось бежать, забиться в какой-нибудь темный угол, спрятаться от всего гадкого света. Но она осталась сидеть. Смотрела, как Юстас ворвался в зал Монтфичера — растрепанный, забрызганный грязью, тяжело дышащий. И не сводящий с нее своего пристального ледяного взгляда, от которого у нее опять похолодело в животе.

Юстас задыхался и смотрел на нее. К принцу поспешил епископ, стал объяснять, что ему пришлось привезти сюда Милдрэд Гронвудскую, ибо она была нездорова, а тут ей стало даже лучше, вон, пусть Юстас убедится.

Принц перевел на дядюшку свой мертвенный пустой взгляд, и тот умолк.

— Выйдите все, — холодно приказал он. — Так будет лучше, дядя. Слышите? Все вон!

Когда все разошлись — юркнули, как мыши по щелям, — Юстас шагнул к Милдрэд, и они посмотрели друг на друга. Она казалась очень спокойной. Он же дрожал, по лицу его пробегали тени. Медленно приблизившись, он словно ослабел, осев на колени у ее ног.

— Я люблю тебя. Ты мне дороже жизни. Дороже всего. Я бросил все дела, я бросил войска, только бы успеть к тебе. Мне сообщили, что ты можешь умереть. И я… Я сам чуть не умер.

Он бережно взял ее руки в свои, поднес к губам, стал целовать.

— Солнечная моя! Жизнь моя! Мне сообщили, что ты хотела убить себя. Убить себя и наше дитя… Так ли это?

— Да, — спокойно ответила Милдрэд.

Юстас замер на миг, перестал дрожать. Потом поднял к ней лицо — уродливую маску, испещренную рубцами, и его мелкие, как булавки, зрачки стали остро буравить ее.