Рыцарь темного солнца

Речь его была бесцветна и пересыпана таким количеством латинских выражений, что понять ее определенно было нелегко. Красочно описав подвиги крестоносца, достойные, разумеется, всяческого порицания, епископ долго распространялся о праве князя Августа убить своей рукой человека, лишившего его матери и крестной. Но так как князь Август, говорилось далее, не хочет быть несправедливым, он предоставляет вышеозначенному крестоносцу возможность умереть с оружием в руках, защищаясь. Заканчивалась сия рацея похвалой князю Доминику и его милосердию, настолько витиеватой, что воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, не уморив вас, мои благосклонные читатели, скукой. (Тех, однако, кто интересуется образчиками старинного красноречия, я отсылаю к изысканиям добрейшего барона Брамбеуса, в свое время основательно проштудировавшего летописи, где помещается рассказ о данном событии.)

Итак, епископ умолк и вернулся на свое место, сопровождаемый одобрительным гулом зрителей. Гул, однако же, немедленно превратился в рев, когда бойцы вышли на поле. До решающей схватки Август, как и подобает христианину, исповедался и причастился; крестоносец от исповеди отказался, заявив, что исповедался загодя, в Мальборке. Когда он появился, зрители стали осыпать его оскорблениями, а некоторые даже принялись бросать в него огрызки яблок и грязь; Мадленка закрыла лицо руками, чтобы не видеть мерзкой вакханалии.

На синеглазом рыцаре была кольчуга и легкие доспехи, на Августе – более тяжелая броня. Подошли оруженосцы, чтобы вручить бойцам мечи и кинжалы и помочь надеть шлемы. Мадленка, вновь глядевшая на происходящее, заметила, что шлем, предназначенный для крестоносца, ему мал. Толпа заулюлюкала. Боэмунд сделал жест, означавший, что он отказывается от шлема, и оруженосец убежал трусцой, унося шлем под мышкой. Мадленка похолодела: с непокрытой головой у крестоносца не оставалось никаких шансов.

Август, уже стоявший в полном вооружении, подозвал своего оруженосца и велел ему снять с себя шлем. Князь Доминик нахмурился. Боэмунд бросил на противника безразличный взгляд и отвернулся. Какой-то нищий в первом ряду, беззубый, уродливый малый, прыгая на месте от возбуждения, кричал ему всякие похабные слова. Боэмунд, словно не слыша их, пятясь, мало-помалу приближался к нему, и когда до нищего оставалось два или три шага, неожиданно обернулся. Лезвие меча сверкнуло в его руке, как молния, и нищий отчаянно завыл. Острием клинка рыцарь нарисовал у него на лице тевтонский крест. Толпа отхлынула; нищий, ослепший на один глаз, ползал по земле и дико верещал. Стража бросилась наводить порядок, а Боэмунд вернулся в центр поля, но теперь уже никто не осмеливался швырять в него объедками или изустно позорить его. Август – тоже без шлема, с непокрытой головой – стал напротив.

– К чему это? – спросил Боэмунд так, словно видел его впервые.

– Я все равно тебя убью, – отозвался Август. – Но мне не хочется, чтобы люди думали, будто я одолел тебя не в честном бою.

Боэмунд ничего не сказал, только сплюнул далеко в сторону.

– Тебе нужны другие доспехи, – продолжал Август.

– Меня устраивают и эти.

Август перебросил меч из правой руки в левую и обратно.

– Ты готов умереть?

– Не больше тебя.

Герольд подал знак к началу схватки, протрубив в трубу, и бойцы сошлись.

Юный Август тотчас получил легкую рану и отскочил со сдавленным криком. Но, поскольку отступление было не в его привычках, он снова ринулся в бой.

(О, благосклонные читатели, отчего роман не кинопленка? Тогда вместо того, чтобы пробегать глазами сухой отчет, состоящий из маловыразительных словес, как то: «Нанес удар, отбил, парировал, ранил, наступил, отбился, ушел в глухую оборону», вы имели бы цветное двигающееся изображение, где, во-первых, все было бы видно наилучшим образом, а во-вторых, автору ничего не требовалось бы объяснять. Средний план, план толпы, крупный план, кровь хлещет, боец отходит, шатается, опускается на одно колено, но не сдается… «Стоп! – кричит режиссер. – Черт возьми, кто впустил собаку в кадр?» А при ближайшем рассмотрении выясняется, что в кадр влезла даже и не собака, а целый теленок… Черт возьми, почему я не Джон Ву? Однако только в кино схватки выходят такими яркими и динамичными, реальность же, увы, куда грубее и проще.)

Столкновение крестоносца и молодого князя Августа было стремительным и жестоким. Рыцарь получил четыре раны, и кольчуга его была пробита. Август же отделался пустячным порезом кожи на голове, когда меч противника настиг его в самом начале схватки.

В толпе зрителей Мадленка заметила двух монахов, которых она хорошо знала. Брат Киприан поник головой и, шевеля губами, перебирал четки. Он не хотел видеть, как убивают его товарища.