Рыцарь темного солнца

– А я против! – резко сказал епископ. – Нам ни к чему портить отношения с крестоносцами. Князь Доминик представил действия своего племянника как месть за мать Евлалию, но… Но! – Епископ значительно воздел указательный палец. Левое веко его дергалось.

– Месть – не христианское дело, – проблеял ксендз Домбровский.

– Я предложил отправить посла в Мальборк, – продолжал епископ Флориан, очевидно, не слушая его и разговаривая больше с самим собой, чем со своим собеседником. – И освободить рыцаря, который сидит в подземелье. Они расправились с матерью Евлалией, а пан Август разбил их рыцарей, и все, надо остановиться. Я высказал свои соображения князю Доминику, но он и его племянник подняли меня на смех. – Епископ промолчал, а затем добавил: – Вы не хуже меня знаете, какие у нас отношения с королем Владиславом, да хранит его бог. Если крестоносцы нападут на нас, нам неоткуда будет ждать помощи.

– Бог не допустит, – пискнул ксендз.

– Может быть, – сухо сказал Флориан, потирая подбородок холеной рукой. – И, мне кажется, я знаю, что в этом случае будет делать наш милостивый король. Он подождет, пока крестоносцы не перебьют всех нас, после чего выступит из Кракова, прогонит их обратно за Торн и заберет наши земли себе.

– Как можно! – ксендз побагровел. Казалось, ему тяжело дышать.

– О, – епископ печально улыбнулся, – вы не имели с ним дела, а я имел. Поверьте моему слову, надо быть трижды безумцем, чтобы идти поперек его воли.

Мадленка застыла, предвкушая продолжение, но явившийся паж доложил, что князь Диковский просит епископа к себе, и Флориан ушел. Ксендз тоже удалился, тогда девушка, выбравшись из своего укрытия, смогла беспрепятственно пробраться к выходу. Только что она до конца постигла, какое бремя возложено на нее.

«Выходит, из-за того, что я молчу и позволяю самозванке говорить всякий вздор, может начаться война, – думалось ей. – Но что же мне теперь делать? Открыться Флориану?»

В таких мыслях ее застиг недремлющий Дезидерий. Он распек Михала в подобающих случаю выражениях и послал его устраивать пожилого пана, явившегося из какой-то Варшавы. На пане была траченная молью одежда, но, если верить его речам, он происходил от самого Карла Великого, и ни один европейский король ему в подметки не годился.

«Если человек так кичится своими предками, значит, самому ему похвастаться нечем», – злобно подумала Мадленка.

Развязавшись со старым паном, она стала бродить возле покоев княгини Гизелы, надеясь вызнать что-нибудь о самозванке. Мадленке почему-то верилось, что ее лжетезка не сумеет устоять перед соблазном посетить торжество, к которому кузнец Даниил отчеканил две сотни серебряных кубков. На кухне, где Мадленка уже побывала, вовсю кипела работа, и огромный, как гора, да еще с пузом, которое одно было весом с человека, повар Амбросий надрывал глотку, гонял подручных, смешивал, пробовал, раздавал тумаки, воздевал свои лапищи с толстыми, как сардельки, пальцами и одобрительно кряхтел, когда дело шло на лад, и богохульствовал, когда оно не ладилось. Мадленка только сунула нос в царство Амбросия и немедленно убралась восвояси, ибо когда княжеский повар священнодействовал, попадаться ему на глаза было опасно. В замке вообще царило радостное оживление. Дамы белились и румянились, украшали себя драгоценностями и надевали лучшие платья, служанки сбились с ног, выполняя поручения капризных польских красавиц. И у Мадленки защемило в груди, когда она подумала, что тоже могла бы быть среди приглашенных в одежде, более подобающей ее природе, чем ужасные мужские обноски, и, как знать, может быть, даже сам князь Доминик удостоил бы ее танца. Ведь она ничем не хуже полудохлой рыбы панны Анджелики, по которой почему-то все сходят с ума. Да и прочие барышни, по правде говоря, не представляют собой ничего выдающегося. Подумать только, она бы могла…

– Опять рыжее чучело здесь! Чего тебе надобно, мальчик?