Рыцарь умер дважды

***

Воздух ― сырой, прохладный, хвойный ― несет облегчение. Еловая лапа свесилась близ моего виска, на таких же я, кажется, лежу. Иголки впились в запястье, но это не стоит внимания; важнее, что ели окружают меня стеной, что они высокие, старые, а вдали, за ними, проглядывают ушедшие в землю срубы зимних домов яна. Селение. Бедная сумасшедшая девочка сделала то, что и хотела: привезла меня в лес. И больше я не уверен, что она действительно безумна.

– Мильтон?..

– Амбер?

Он сидит надо мной. Эмма не солгала: на щеке рубцы, волосы обрезаны короче, чем были, хотя по-прежнему достигают плеч. Не солгала она и в другом: Райз бледен, выглядит изнуренным и… затравленным. Совсем не как на плакатах, не как когда сбрасывал цепи, не каким я его оставил. И вместо десятка вопросов, возможно, более рациональных, я спрашиваю:

– Ты в порядке?

Амбер вздрагивает.

– Ты едва выжил. И интересуешься, в порядке ли я?

Ты святой, Мильтон. Черт возьми, чертов святой.

Как и часто в минуты волнения, он не сдерживает ни крепких слов, ни других проявлений. Даже порывисто, как-то по-детски обнимает меня, когда я сажусь. Тут же отстраняется, выпрямляется, выжидательно глядя в лицо. Глаза блестят так же остро, как у Эммы. Там мольба.

Отвечая на взгляд, я вспоминаю. Фокусы, иногда не поддававшиеся логике. Исчезновения, находившие, если вдуматься, хлипкие объяснения. Отстраненность, с какой мой друг порой смотрит ― на огонь ли, в небо, на зрителей, восторженно выкрикивающих его сценический псевдоним. Когда-то я удивительно просто принял Амбера таким, какой он есть: модного слова «иллюзионист» хватило, чтобы не искать ответы на вопросы. Я увидел одаренного ребенка в теле потерявшегося взрослого ― и продолжал видеть, хотя с нашей встречи прошло восемь лет. Удивительно… а ведь так я не видел Амбера вовсе, ни разу ― по-настоящему. И я сам сделал этот выбор, с первого вечера, с первой попытки объясниться.

«― Моя магия более чем реальна!

– Несомненно. Реальна, как и у всех вас».

Мне ничего не подсказала история о том, как какие-то «друзья» похоронили его заживо. И сон, где он истекал кровью, а звезды отнесли его домой. И смерть конфедерата, соединившего нас шрамом. Я легко, сухо, даже не без удовольствия находил почву каждому слову, каждому поступку, каждому чуду. Как я мог быть таким идиотом?

– Мильтон. ― Амбер плавно поднимает ладонь, над которой появляется светлячок. Маленькое недвижное насекомое освещает наши лица подобно фонарю, и невольно я тяну руку, но пальцы замирают в полудюйме. ― Я не фокусник. То, что тебе лучше, ― не гипноз. Я и не умею гипнотизировать. Я просто вылечил тебя, и вылечил бы сколько угодно раз. Ты… ― он легко, не смыкая пальцев, берет светляка в горсть и опускает на мою ладонь, ― друг.

– Один из тех, кого в той сказке убили?..

Я пытаюсь усмехнуться, но он тут же хмуро качает головой.

– Один из тех, к которым хотелось возвращаться даже из гроба. Но в этот раз тебе… вам с Эммой придется самим прийти ко мне. Скоро я…

Судорога пробегает по лицу, он осекается. Ему больно ― наверное, это выражение узнаваемо, к какому бы миру ни принадлежал страдалец. Ладонь движется от ребер к животу, тут же сжимается в кулак. Появившейся улыбке не поверил бы ни один зритель. Тем более, я.

– С тобой что-то случится. Я понял. Могу я…

– Нет, ― спешно обрывает он. ― Не можешь. Пока нужно другое.

– Что? ― Это почти вопль, потому что бледность разливается по коже, и мне чудится, что на темной рубашке обозначилось пятно. Крови? ― Да говори же.

– Ты веришь? ― выдыхает он. ― Хоть чуть-чуть… веришь?

Он замолкает, обессилено жмурясь. Не продолжит, не услышав ответ.

Броня рассудочности может быть крайне крепка ― и я всегда гордился своей. Она необходима в мире метафизической лжи, в мире, где каждый второй дурит тебе голову и пытается запустить грязные пальцы в душу. Но броня должна оставаться броней. Не превращаться в неснимаемый панцирь, в тяжелые роговые наросты, закрывающие и взор, и сердце. Я в последний раз смотрю на теплое насекомое, светящееся над ладонью, и выпускаю в траву. Я не стану пытаться развеять его, как морок. Ведь оно живое.

– Верю. Ты не тот, за кого выдавал себя. И ты в беде.

Улыбка становится настоящей ― широкой и бесстрашной, я ее знаю. Амбер опускает руку мне на плечо и пытливо вглядывается в лицо.

– Отлично. У тебя ведь с собой оружие? Впрочем… ― он не дожидается ответа, ― может, оно не понадобится. У тебя будет проводник, и еще ты с Эммой. Она многому научилась, она славная девочка. В ней оказалось немало от сестры.

От… Джейн?

– Послушай. ― Осторожно пытаюсь ослабить его нервную хватку. ― Я не понимаю практически ничего, но мне не нравятся такие авантюры, а особенно то, что ты втягиваешь туда молодых девушек, живых или покойных. Ты не тот, кому я доверю Эмму или…

Амбер фыркает, внезапно развеселившись, и упрямо, нетерпеливо мотает головой.