Рыцарь умер дважды

– Оставь меня, Кьори, ― звенит в тишине. ― Оставь в покое…

– Оставлю! ― почти вой, отчаянный и высокий.

Жрица отшатывается и хватает ветвь плюща, тянущуюся под волосами. С силой дергает, рвет и потерянно глядит на упавший зеленый завиток. Она забыла или не знает: полукровке недостаточно оборвать цветы или побеги, чтобы погибнуть. Это несет боль, но не смерть.

– Ты?..

Эмма вскрикивает, Джейн кидается к ней. Эмма вцепляется в нее и пятится, жмется подальше от жрицы, обессиленно оседающей на пол. Под ногами у сестер крошево камня. Расколотое изваяние, которое я теперь с легкостью узнаю. Второй Саркофаг ― вот как воскресла Рыцарь. Та, которая теперь все-таки смотрит на Кьори поверх плеча сгорбленной Эммы, сбивчиво шепчущей: «Как же так? Как же…».

– Жанна! ― зовет Кьори. ― Я…

Джейн опять отводит глаза, гладит сестру по спине.

– Я не хочу. Я… не могу. Пусть тебя прощает мой Бог, твои боги, кто угодно, но…

Кьори обрывает вторую ветку плюща и впивается в волосы. Качается, снова качается, что-то шепча, ― маленькая, вмиг оказавшаяся безнадежно далеко от всех нас, окруживших ее.

– Убейте… ― наконец различаю шепот. ― Я молю, убейте меня наконец. Хоть кто-то…

Вождь плавно подступает к ней и касается лба ладонью, закрывая черные провалы глаз. Никто не успевает помешать, не успевает проронить ни слова. Жрица падает, но я вижу: она дышит. Маска страдания и безумия сходит с запрокинутого, залитого слезами лица.

– У нас нет времени на казни. ― Как он владеет собой? Лишь в последнем слове отголосок ярости. ― Пусть немного успокоится. Здесь ее никто не тронет.

«Даже я», ― это отражается во вспыхнувших глазах, но гаснет, едва вождь поднимает голову. Он переводит встревоженный взгляд на выбитое окно, а потом на меня.

– Чувствуешь? Запах крови. Воля Омута…

– Мертва, ― сдавленно подтверждает Эмма, так и не выпустившая из судорожной хватки сестру. ― Мертва, и это, наверное, тоже из-за Кьори, теперь я понимаю…

– Мертва, ― повторяет Мэчитехьо. ― Других путей нет, по крайней мере, мне они неизвестны. А тебе, Эйриш?

Он глядит в ожидании, глядят все. Мне нечем обнадежить их: звездный путь тоже закрыт теперь, когда я не мертв. «Звериные» заперли нас. Как были заперты сами.

– Нет. ― Я отвожу глаза от Мильтона и перешептывающихся, побледневших еще сильнее сестер. ― Простите. Я… не хотел. Чего угодно, но не этого.

Сейчас, проиграв, я вдруг понимаю, чего действительно не хотел. Жить в Форте. Носить сияющий венец. Чтобы меня рисовали на картинах спасителем и возносили моления Звездам за мое воскрешение. Я не хотел ничего отсюда: отвращение к этим местам укоренилось во мне, и, даже жалея мой народ, я давно от него отрекся. Да. Я не хотел. И за воскрешение я готов был заплатить чем угодно, кроме места, которому давно принадлежу.

Мэчитехьо смотрит на меня ― остро и, кажется, понимающе. Подняв ладони, он вдруг снова начинает творить сгусток энергии, ярко-голубой. Я наблюдаю, почти не видя, не понимая смысла колдовства, кусая губы. Молчат и другие. Наконец вождь, шагнув ко мне, велит:

– Рисуй знак перемещения. Прямо здесь, этим сиянием, и, может, Две Стороны откроют путь. У меня нет волшебства мощнее: это сила бури. Мы многое сможем вместе теперь, ― слабая улыбка, ― когда ты настоящий светоч. Помни об этом.

Хватит ли сил двух смертных, чтобы сломить врата, возведенные небом? Не уверен, но те, кого я не могу подвести, оживились надеждой. Руки Эммы и Мильтона ― на моем плече, рука Джейн ― на плече Мэчитехьо, спокойно и без тени сомнения глядящего мне в глаза.

– Ну же, иши. Ну же, Дикий Кот. Пора в Лунные Земли.

Он, так долго бывший моим врагом, почему-то верит: я не сдамся. И я не сдаюсь. Чужая магия жжется колючими разрядами, но поддается касанию, словно разлитая краска. Я оставляю в воздухе первую светящуюся черту символа, который уже рисовал для священника.

И мир вокруг начинает дрожать.

3 Вернувшиеся

[Винсент Редфолл]

Бойня по всей улице, от участка до католической церкви. Не прекращается, хотя многие из нас, как и многие из них, уже не на ногах. Цепочка трупов тянется по пыльной дороге, расцвеченной кровавыми пятнами, усыпанной яркими перьями и сломанным оружием. Твари ― те, у кого нет крыльев, ― давно не летают. Я заметил, что, пару раз коснувшись земли, они почему-то теряют эту способность. Мы стали сбивать их, надеясь уровнять силы. Но нас теснят.

Такого не было даже в Лето Беззакония, никто открыто не сражался с Псами до последней ночи. Уличные побоища случались разве что в войну, когда Оровилл раскололся, как и вся страна, на янки и джонни. Южан было меньше, но бились они свирепо. Так же как обрушившийся с неба легион.