Рыцарь умер дважды

Кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. «Где Ты был, когда убивали Джейн?» «Где Ты был, когда стреляли в меня?» «Как вообще Ты допустил, что у нашего мира есть несчастный брат ― изуродованный, дикий?» «Единственный ли он?» Вопросов множество; я не знаю, какой обрушила бы на Господа первым, если бы вообще дерзнула заговорить с Ним. Впрочем, даже теоретическая возможность нелепа, и вместо того чтобы задуматься, я произношу:

– А вы сможете передать вопрос, мистер, и принести ответ? Вы священник? Ангел?

Запоздало осознаю: не сдержалась, надерзила, сейчас меня испепелят или прогонят. Но то, что между мной и Господом, ― только наше и не нуждается в посредниках. Я потупляюсь. Трава и мох идут смеющейся волной.

– Храбро! Так ответила бы и Жанна.

Он не сердится и не замечает: от собственной резкости я дрожу не хуже крольчонка. Бормочу какие-то извинения, пожимаю плечами, думаю, как бы перевести разговор… Голос светоча ― очень тихий ― вдруг меняет интонацию:

– Я на твоем месте помолился бы за сестру, хорошо помолился. Хотя… знаешь, я сомневаюсь порой даже в Звездах, позволивших заточить меня здесь; они злы и насмешливы ― наши боги. Каков твой? Впрочем, не отвечай. Я знаю и Его…

Мурашки по спине. «Легенда о Жанне не окончена». Я повторяю это одними губами, но меня слышат.

– Вот именно, Эмма. Не окончена, как и моя. Нет ничего опаснее неоконченных легенд.

– Вы пугаете меня, ― признаюсь я, и его глаза загораются. ― Я… что, должна помочь? Джейн? Или вам?

– Пока ты в таком положении, ― светоч по-прежнему говорит глухо; две девушки в отдалении вряд ли могут слышать, ― что выбираешь не между «должна» и «не должна», а между «хочу» и «не хочу». Так чего ты хочешь, Эмма?

– Домой, ― не владея собой, скулю я. ― Хочу… покоя!

– Так иди, ― просто отвечает он. ― Иди. ― И так же просто добавляет: ― Но покоя не будет. Поздно.

Меня будто обдают ледяной водой. Предательски трясутся колени, и в поисках опоры я тяну руку вперед. Пальцы находят массивную руку светоча, сжимают ее. Камень на ощупь ― шершавый и скользкий, то ли от лишайника, то ли от чьих-то личинок.

– Боже… ― шепчу я. ― Что вы имеете в виду?

И снова в зеленом космосе глаз вспыхивают звезды.

– Внимательнее, Эмма. Берегись. Вокруг обманщики и чужие глаза. И помни: для некоторых ты заменила сестру, а нельзя заменить кого-то и не заплатить за это.

– Но я…

– Грядут великие события. Но если повезет, ― голос становится вкрадчивым, ― тебе не придется в них участвовать.

Цепляюсь за светоча уже обеими руками, ломаю ногти, по пальцам разливается боль. В рассудок всадили несколько раскаленных игл ужаса; каждая рана ноет.

«Покоя не будет». Значит, Зеленый мир еще придет за мной.

«Вокруг обманщики и чужие глаза». Значит, и дома кто-то замыслил дурное, кто-то… может, убийца сестры, которого тщетно ищет Редфолл?

«Хорошо помолиться». Может, Джейн уже в аду?

– Что значит «если повезет»?.. ― Язык едва слушается.

Светоч отзывается с готовностью, как если бы ждал:

– Это значит «если выполнишь просьбу», Эмма, важную. Тогда будут спасены многие. Спасены с твоей помощью… спасены в память о твоей сестре… и спасены почти без жертв.

– Какую просьбу?

В Саркофаге снова медлят.

– Скоро я к тебе приду, и мы поговорим вновь. Уверен, ты ― если согласишься ― сделаешь все не хуже Джейн. Я ведь собирался просить ее, мы так славно все продумали…

Джейн. Он назвал ее Джейн, а не Жанной. Подмечаю это краем сознания, прежде чем понять, что мне изменяют последние силы. Ноги окончательно подламываются. Я опускаюсь на мох и утыкаюсь лбом в камень обезьяньих колен. Из груди рвется жалкое:

– Но мне обещали другое! Отпустить меня домой!

Я ведь… я не Жанна…

– Да. ― Светоч говорит мягко, но на меня давит его холодная тень. ― И не нужно ею быть. Тебе не придется проливать кровь. Биться. И даже лгать. Понадобится простая вещь, связанная с… одним славным человеком.

Она тебя почти не затруднит.

Еще немного ― и я все-таки сойду с ума, запутаюсь, захлебнусь в медовых речах, за которыми плещется тяжелый деготь. Ясно: светоч ничего не пояснит, пока не сочтет нужным; если настаивать, сделаю хуже. Я измучена. Выжата. Остается лишь бесцветно кивнуть.

– Как вы придете, если вы мертвы? Призраком? Как я узнаю вас?

Побеги осоки рядом со мной пригибаются к земле.

– Узнаешь, поверь. А ныне не размыкай губ. И не тревожить спутниц, ведь мой план ― надежда, для которой нет пока почвы. Жди, Эмма. Жди встречи. А теперь иди.

Космос в глазницах тускнеет; Саркофаг подобно древнему животному погружается в землю. Над ним смыкается мох, по которому тут же проползает красная кобра с рисунком черных треугольников на капюшоне. Она минует меня, не нападая, но от одного ее вида все равно передергивает. Я осторожно поднимаюсь с колен. Оправляю платье и, заметив выбирающихся из-за знакомых деревьев спутниц, окликаю:

– Кьори, Цьяши!

В ответ доносятся не голоса. Это… странный хруст, напоминающий треск ломаемых костей, но хуже ― в разы хуже, может, из-за сопровождающего его вскрика:

– Цьяши! Что ты наделала! Моя свирель!