Рыцарь в беде, Дама на страже (СИ)

Чем вызвано было столь особое отношение, я не знала. Возможно то, что я беженка, как-то повлияло. Однако сами эльфы признают свое социальное неравенство. Так почему же мне было позволено его игнорировать?

Тогда я не знала. А когда узнала? В тот день, как близко познакомилась со смертью. Когда осознала, что ее власть не щадит ни королей, ни рабов. Смерть — великая уравнивающая сила, ставящая всех на одну ступеньку. Последнюю.

— А-а-а… Бух!

— Сорок четыре — ноль…

— Чвяк, чвяк!

— А это уже подло, Паля.

Кобыла фыркнула, выражая свое несогласие, мол, если издевается этот патлатый надо мной сидя в седле, и по бокам колотит без причины, чего б этого нахала не скинуть, да еще и не потоптаться, для успокоения души, так сказать.

— Ладно, твоя правда. Но он ведь и так болезный. Вдруг еще и калечный станет. Тебе оно надо, Палевая?

Кобыла застыла, забыв поставить занесенное для шага копыто, и помотала головой.

— То-то и оно. Скидывать, скидывай, так даже веселей ехать, а ходить по нему не нужно.

Кобыла кивнула. Она вообще на удивление понятливое и сообразительное животное. Просто прелесть. Наверняка не простое животное. Вон как учит Вана в седле держаться. Кстати, успешно. Он уже не падал по два раза за вар. Глядишь, и к эльфам уже достойным наездником приедет. А кобылку я Палевой назвала. Из-за ее цвета. Она, вроде, не против.

— Тариван, вылазь из кустов немедленно! Мы торо-о-о! — слово «торопимся» так и не сумело сформироваться во что-то членораздельное.

Мой неуклюжий недомаг не просто вылез из кустов, он их перепрыгнул, притом, что самый низкий кустик достигал моей шеи. Темень! Переходя на ускоренный бег, он догнал кобылу, подпрыгнул, опершись руками о круп, и взлетел в седло. Как это было красиво! Идеальная посадка в седле, ровная спина, мощные икры ног мягко обхватили бок Пали, сильные руки плавно легли на ее шею и крепко сжали поводья между пальцев, при этом создавая видимость расслабленности всего тела. Я пустила слюнку! О, Паля тоже пустила пенку!

— Эм, Тарчик.

Резкий поворот головы, плавное движение руки и я на земле, придавленная грузным мужским телом. Все произошло так быстро, что я толком и не увидела всех движений Вана. Результат — я на земле, дыхание сбито, и вдохнуть никак под его весом. А воин спокойно и равномерно дышал надо мной, предплечьем придавил мне горло, коленом зафиксировал грудь. Все еще ловя ртом воздух, услышала рык и слова, сказанные сквозь сжатые зубы.

— Как ты! — Вой, а не голос. — Посмела меня назвать?!

Мне стало страшно. Резкий озноб вдоль позвоночника сковал лучше любых магических или физических оков. Я медленно, но верно начала осознавать, что мне конец. Я не знала этого воина, и для него я была никем! Если бы у мужчины был нож, возможно, я даже не успела бы осознать своей смерти. Но как раз-таки смерти я не боялась, мы давно с ней были на короткой ноге. А вот существо, которое с ненавистью и презрением смотрело сейчас на меня и решало мою судьбу, приводило в неконтролируемый ужас.

Глаза. Его глаза, прежде ясные и благородные как хризолит — камень дракона, теперь рождали в своей глубине алый огонь, как завораживающий, аристократичный александрит. Дикая, необузданная мощь драконьего камня и холодная, обжигающая ярость возвышенного александрита. Иней, мои ресницы покрылись инеем от его взгляда. Лед, сухой лед был в его глазах. Этот лед не морозил, он выжигал изнутри саму жизнь. Холод, что рождает жар. Лед, что разжигает огонь. Заиндевевший страх, охватывает пламенем мужество, уничтожая его последние остатки.

— Хрясь…

У меня треснуло ребро, я отчетливо слышала хруст своих костей. Мой кошмар тоже знал, что означает этот звук, и как-то по-садистски, наслаждаясь, улыбнулся мне. Мое тело поддавалось натиску и не за горами был тот момент, когда колено проломит грудную клетку. И он упивался моими страданиями и своей местью, за только ему известное преступление.

— Малыш!

Я еле смогла выдавить из себя хриплые звуки. Монстр дернулся. Ослабил нажим. Его глаза сощурились и пристально всматрелись в мои. Там плескалось недоверие и борьба. Борьба зверя и человека, ребенка и мужчины, воина и раба, ясного разума и потерянного.

— Кто ты? — спросил неизвестный воин.

— Смерть! — и я почти не врала.

Дальше все происходило как в тумане. Вот его изумрудные глаза горят неверием, а в следующую секунду я вижу подкованное копыто и красивый полет воина. Чувство легкости и ворвавшийся в легкие воздух наполовину с болью привели меня в некое подобие вменяемости. Я попыталась сесть. От боли выступили слезы, и весь так тяжело добытый воздух вырвался со свистом обратно.

— Паля, — я прокашлялась, кровью, кстати. — Подойди скорей, — очередной кровавый кашель, и я уже на коленях. — Бежать надо, девочка, бежать.