Рыцари былого и грядущего. Том II

Христианство нашло способ выяснения богословских истин – соборы. Собственно вся Церковь решала, что есть христианство, а что таковым не является и представляет собой плод субъективно суемудрия конкретного человека. Собирались вместе богословы со всего христианского мира и молили Бога, чтобы Дух Святой прояснил их разум, дабы им решить – вот эта идея является христианской или нет. Так постепенно удалось довольно чётко прочертить границы христианского богословия.

Тем временем исламские мыслители изощрялись в оттачивании аргументов на тему о том, кому должна принадлежать власть в исламе, не сильно интересуясь собственно религиозными вопросами. И когда появился суфизм, просто некому было определять – это ещё ислам, или уже нет. И никто не знал, как это можно определить. И никто не думал о том, надо ли это вообще определять. Невозможно представить себе, чтобы со всего исламского мира съехались мудрецы, дабы решить, соответствует ли Корану и Сунне учение, например, Баязида Бистамского с тем, чтобы довести до сведения всей уммы – Баязид исповедует чистый ислам, или наоборот – учение Баязида – неисламское и правоверным мусульманам, если они хотят остаться таковыми, следовать за Баязедом не надлежит. Никто себя этим не морочил.

И вот начались миражи суфизма. Каждый суфий от собственной головы богословствовал, как хотел, поскольку не было критериев, исходя из которых вся умма могла бы сказать суфию, что он с таким своим богословием уже перестал быть мусульманином. Суфии могли сколько угодно спорить и меж собой, и с шиитами, и с суннитами, но это были споры конкретных мудрецов, каждый из которых мудрил от своей головы, а простой мусульманин мог следовать за любым из них, руководствуясь личными симпатиями, и никто его на этом основании не мог упрекнуть, что он «покинул умму».

Суфизм мог быть чем угодно. И он стал чем угодно. Что-то вроде Святого Грааля. Все его ищут, но никто не знает, что это такое: то ли чаша, то ли камень, то ли группа людей, то ли абстрактная идея. Но если Грааль принадлежал литературе, то есть миру воображаемого, то суфизм, казалось бы, принадлежал реальности? Да в том-то всё и дело, что не совсем. Суфизм так же принадлежал миру воображаемого, обладая лишь реальностью миража. Ты хочешь опьянения? Суфизм – это опьянение. Ты хочешь трезвости? Суфизм – это трезвость. Ты можешь, как последний сумасшедший лизать раскалённый клинок, и это суфизм. Ты можешь, как великий мудрец, писать возвышенные стихи, и это суфизм.

Так вот, Баязид из персидского города Бистама. Он был самым ярким сторонником мистического опьянения. А сторонником трезвого направления был Джунейд Багдадский. Два разных направления в рамках одной системы – казалось бы, что тут удивительного? Но парадокс в том, что «трезвый» Джунейд говорил про «пьяного» Баязида, что он занимает такое же место среди суфиев, как Гавриил среди ангелов. Вот это уже совершенно невозможно понять.

Баязид говорил о полном исчезновении личности человека, стремящегося к единению с Богом. Его целью был мистический экстаз, при котором человек перестаёт ощущать своё тело и своё существование отдельно от Бога. Это может быть движение к индуистскому «слиянию с Абсолютом» или буддистской нирване, но это не ислам. Это полное отрицание исламских представлений о рае.

Про Баязида Бистамского Убисини говорит: «Он отождествил себя с Богом, когда в присутствии своих учеников воскликнул: «Слава мне! Я выше всех вещей!». Надо ли объяснять, что значит для ислама возомнить себя равным Аллаху? Крайняя степень вероотступничества. А между тем, именно «трезвый» Джунейд столь высоко ставил откровенно бесноватого Баязида.

А вот трезвый вариант суфизма, багдадская школа. Один из самых ярких её представителей Абд-ал-Кадир так обозначил цель суфизма: «Закрыть перед людьми двери ада и открыть двери рая». Эти слова после воплей бесноватого Баязида – словно глоток чистейшего воздуха после дыма пожарищ. Под формулой Кадира мог бы подписаться и христианин. В богословском смысле это не только выше экстатичного суфизма, но выше и законнического ислама. Ведь ислам утверждает, что двери рая открыты для всех, кто исповедует единобожие и уж тем более для шахидов, павших в священной войне. А Кадир, осознавая, что этого явно недостаточно, создаёт целую систему, чтобы «открыть двери рая». Это явный шаг на пути к христианству. Ведь Абд-ал-Кадир говорил в своих проповедях о победе над страстями и о любви. Воистину, он двигался от Мухаммада ко Христу. А Баязид – от Мухаммада к Люциферу.

А был ещё Беха ад-Дин, живший в XIV веке в Бухаре. Его учение проникнуто умеренностью, как и вообще суфийство багдадской школы. Беха ад-Дин признавал только молчаливое самоуглубление и отвергал экстаз, достигавшийся громкими криками и музыкой. Суфий, по его мнению, не должен владеть ни землёй, ни рабами. Воистину, это был христианствующий суфий.