Рыцари морских глубин

Ночь давно спустилась на залитые половодьем леса и луга, кромешной тьмой обволокла шумящую реку. Разбрасывая искры, потрескивает костёр, кипит уха в котелке, и глядя на огонь, в который раз задаю себе вопрос: «Неужели всё это было со мной? И это я поднимал пусковой стол ракеты для старта? Нёс вахту в отсеке в боевом походе? Задыхался вместе со всеми от жары и духоты в тропиках или дрожал от холода в северных широтах». А ведь было… Всё! На этом заканчиваю. Догорает костёр, и карандаш падает из рук. Я ужасно устал, но не напрасно потрачено столько сил: написана глава о «холодной подводной войне». Зачем и для кого пишу? Не знаю. Ведь я иду в Никуда, и что ждёт впереди — неизвестно. Но рассказывая о смертельных «вальсах» подводных лодок, в которых каждый из «танцоров» балансировал на грани всплытия к солнцу, к жизни и провала в океанскую бездну, я чувствую себя причастным к тем событиям, заново переживаю их, вижу мысленно боевых друзей–подводников. Они словно вновь рядом со мной и не одиноко мне здесь среди волн. За тех, кого нет с нами, пьют не чокаясь. Мне в буквальном смысле приходится пить не чокаясь — никого нет вокруг на многие десятки километров.

За славный экипаж К-136!

За ветеранов–подводников!

За тех, кто нёс боевой дозор в океанской бездне в годы «холодной войны»!

За тех, кто сейчас на вахте и охраняет морские рубежи Родины!

За то, чтобы количество погружений равнялось количеству всплытий!

За рыцарей морских глубин!

За флот наш Российский и его военно–морской флаг!

За милых дам!

Всё, друзья! Бутылка пуста, и мой шарабан уже ничего не варит. Кажется, я порядком забалдел. Могу орать, прыгать, трясти деревья, колотить в пустое ведро, хулиганить в пьяном одиночестве. Милиции здесь нет. Мне всё здесь можно!

Да-а… Я тут хозяин! Но я иду спать. Честь имею!

Последний год. Он трудный самый

Но вернёмся к моему самосплаву по Оби.

Спокойно иду левым берегом. Спокойно — это относительно, потому что далёкие кусты на западном горизонте кажутся неясными пятнами. Возможно, там земля. А скорее всего, залитые наводнением луга и леса.

Светает. Жучком–водомером на синем фоне уходящей ночи плот–кататамаран плавно и бесшумно скользит по отливающей глянцем гладкой поверхности сонной реки. Синий воздух напоен ароматом свежего утра и бодрит лучше чашки горячего кофе, который я только что выпил. Работать вёслами не приходится и я дремлю, развалясь на палубе под плащом–накидкой и глядя в небо, быстро меняющее цвета и оттенки. Потрясающая картина необыкновенно сияющего утра настраивает на лирический лад. И опять сожалею, что не поэт я и не художник. Воспеть бы в стихах, запечатлеть в самых нежных тонах красоту зари над необозримой пеленой вод!

В той стороне, куда стремится мой плот, северная часть неба приобрела окраску розовато–малинового мрамора с лазурно–лиловыми слоями и бледно–голубыми прожилками. Кучевое облачко округлилось вверху и вытянулось внизу, медленно превращаясь в чудесное видение сказочной вазы, сработанной волшебным мастером из лучших пород самоцветных камней. Красками халцедона и нефрита, яшмы и бирюзы, сердолика и опала, хризолита и берилла расцвечиваются стенки небесного сосуда. Расширяясь, расплываясь, облако уже напоминает гигантскую, отливающую перламутром, пурпурную раковину, с нежно–голубой жемчужиной внутри. А вот это уже фантастическая птица и неровные края её крыльев быстро меняются в цвете, гармонично переходя из лилово–синего в тёплый розово–алый. И по мере того, как высвечивалась на востоке огненно–красная полоска от пробивающихся из–за горизонта солнечных лучей, отражение небесных красок превращало поверхность реки в парчу, сверкающую сизо–голубыми, сиреневыми, розовыми бликами, расшитую серебристо–золотистыми нитями и блёстками. Луна, бледнея, растворилась совсем в окрашенной всеми цветами радуги утренней дымке, и солнце, поднимаясь всё выше, коснулось меня ласковым лучом, согрело, заставило щурить глаза. Настала хорошая погода. Долго ли продержится? Пока река спокойна. Белые барашки–облачка плывут по лазурному небосводу.

Великолепное утро! Солнце ещё не высоко, в воздухе прохладно, но мохнатый шмель уже тяжело прожужжал надо мной, устремлённый куда–то в своём полёте над рекой по одному ему известным шмелиным делам.

Где–то впереди на сотню и больше километров протянулась протока Паня. Не прозевать бы её. Идти протоками легче, интереснее, спокойнее. Дико, безлюдно, никаких признаков задолбанной цивилизации. Чистые, нетронутые никем берега, не обезображенные мусорными свалками. Но доберутся и до них рано или поздно «любители природы» на дорогих катерах. Заплюют, загадят, захламят.