Рыцари раскрытой ладони

Конечно, я узнал от мистера Томпсона все подробности. Вилли проведал об убийстве, совершённом в городке в двадцати милях от Клинтона. Убийство совершили Пушистая Харя и трое его дружков – от имени Клана. На самом деле за убийством стояло ограбление – и Вилли набрел на домик среди холмов как раз тогда, когда они делили там добычу. Они сцапали его и только выжидали, пока уляжется шум, чтобы затем пристукнуть и сбросить с обрыва в горный поток.

Дальше события развивались так. Всё случившееся стало известно в Клинтоне, но я не получил вызова на суд присяжных. Даже зная правду, большинство из них склонялось к тому, чтобы меня осудить – они сами принадлежали к Клану. И тут пошло-поехало.

Десять человек из числа присяжных набрались духа и вышли из Клана. Затем они рассказали судье всё начистоту: как они, ничего не зная, вступили в братство, и как убедились в том, какие делишки оно обделывает. В итоге судья вынес мне оправдательный приговор заочно.

Действительно, мне было лучше не показываться в Клинтоне. Клан терял почву под ногами, многие его члены заявляли о своём уходе. Более того, сложилась организация, направленная против Клана. Правда, Бак Джебин не захотел иметь дела и с нею. В целом обстановка в Клинтоне только ухудшилась: обе организации вооружились до зубов и разгуливали по городу, ища ссоры. Но, так или иначе, хватка Клана ослабла.

О Пушистой Харе не было ни слуху, ни духу; обе организации хотели свести с ним свои счёты, и он весьма благоразумно лёг на дно.

– Вообще-то, в старом ордене не было ничего плохого, – вдруг заявил Бак Джебин однажды вечером. – Мой отец когда-то состоял в Клане. Но нынешний Ку-Клукс-Клан хочет нажить капитал, раздувая ненависть, религиозную и расовую. Конечно, половина преступлений, которые приписывают Клану, совершена не им. Но он позволяет настоящим преступникам выступать от своего имени. Нельзя нарушать закон и права других людей, и при этом не спутаться с преступным элементом. Грабежи, убийства, акты мести – ничем другим это и не могло кончиться. И понадобился посторонний человек – то есть вы, – чтобы показать всё это в настоящем свете.

До самого моего отъезда Бак Джебин больше не возвращался к этой теме. Лишь когда через несколько дней Томпсон с сыном заехали за мной, чтобы подбросить до станции, Бак сказал:

– Я договорился с машинистом, что поезд сделает остановку в Хэддоне, в пяти милях от города. Видите ли, – он повернулся к старшему Томпсону, – кое-кто в Клинтоне планирует устроить Рейсу Вильямсу торжественные проводы, на свой манер, конечно. Этого нельзя допустить. Дух Клана мертв. Зачем снова раздувать страсти? И без того достаточно поводов для беспорядков и демонстраций. Клан теряет почву, теряет очень быстро – и пусть теряет!

Я охотно согласился, хотя Вилли Томпсон, ставший героем дня, был разочарован и раздосадован. Но меня интересовали только деньги. Я отправил чек, полученный от старшего Томпсона, в Нью-Йоркский банк и, хотя у меня не было сомнений в его честности, я предпочёл бы поскорее вернуться домой и убедиться, что чек будет оплачен.

Итак, я обменялся рукопожатием с Баком, а его сыновья что-то буркнули на прощание себе под нос. Затем я простился с дамами – о них я почти ничего не рассказал читателю, но достаточно отметить, что это были настоящие амазонки, способные постоять за себя в любой потасовке. И мы тронулись в путь: я рядом со старшим Томпсоном на переднем сиденье, а Вилли – на заднем. Приятно было снова на ходу, с двумя близнецами-пистолетами под рукой!

В девять тридцать мы были в четверти мили от станции, и до поезда оставалось ещё десять минут, когда начались неприятности. Обе задние шины лопнули с таким грохотом и так неожиданно, что я схватился за пистолет.

Томпсоны забегали вокруг машины. Я видел вдали огни маленького полустанка и решил дойти до него пешком. Ребята относились к своему автомобилю, как к паровому катку: под рукой оказалась лишь одна запасная шина с камерой. Им понадобилось бы полчаса, самое малое – с почесыванием затылка и подтягиванием штанов.

Я не хотел и слышать о том, чтобы ждать ещё сутки, и не позволил сопровождать меня до станции; им не следовало разлучаться – они слишком медленно соображали поодиночке. Нет уж, я твёрдо решил попасть в Нью-Йорк как можно скорее.

Я подхватил чемодан и, пожав им руки, двинулся по дороге. Я топал быстро, но не забывал при этом и думать, глядя себе под ноги и отбрасывая с пути осколки битых бутылок.

Я слышал, как приближается поезд, и видел луч его головного прожектора, скользивший по рельсам. На разъезде в Хэддоне не было смотрителя; единственный светофор был на северной оконечности станции, к которой и приближался поезд. С чемоданом в руке я уже начал проходить под светофором и подниматься на платформу, как вдруг застыл на месте. Воспоминание о разбитых бутылках замаячило передо мной, как знак судьбы. Я нырнул со ступенек вниз и осторожно обошёл станцию с другой стороны. Я не был чрезмерно подозрителен, просто осторожен. Вот почему я надеюсь умереть в собственной постели.