Рыцари рейха

— По две — две с половиной тысячи серебряных турских денье вам придется потратить за снаряжение одного человека. Но если у вас есть какие-то особые пожелания...

Н-да! Вот тебе и чентовентичичинкуэ! Не Джузеппе, а калькулятор ходячий! Надул, небось, акула, блин, незародившегося капитализма...

— Две с половиной тысячи серебряных денье, говоришь?

Вообще-то Бурцев понятия не имел, что это за сумма такая, а потому на всякий случай состроил грозную рожу и сделал многозначительную паузу...

— Это если с лошадью... — поспешно добавил купец. — Вы ведь возьмете с собой на корабль лошадей? В Святой Земле хорошие кони стоят дороже. Да и найти их там будет непросто. Еще плата за перевозку...

— Этого на все хватит? — Бурцев кивнул на пухлый «сарацинский мешочек». Там все-таки не серебро — золото...

Судя по горящим глазам и трясущимся рукам Джузеппе, «этого» хватало с лихвой.

— Подходящий корабль найдем в порту, синьор Базилио. А неподалеку можно купить хороших лошадей. Только за оружием придется сплавать на Изолу — в гетто.

— Зачем нам в гетто? — насторожился Бурцев.

— Так там же оружейные мастерские. В гетто всегда выгоднее покупать доспехи и оружие.

Ах да, конечно... Бурцев вспомнил, что гетто тринадцатого столетия пока еще не имеет ничего общего с гетто более поздних времен.

— Мы можем отправиться на Изолу в любое время, — сообщил Джузеппе. — Вы выберете, что нужно. Я буду торговаться.

Ответить Бурцев не успел.

Визг Дездемоны, грохот, звон и утробный стон Гаврилы раздались почти одновременно. Бурцев бросился на помощь. Джузеппе бросился к кошелю.

Глава 48

Все стихло внезапно, как и началось, но Бурцев уже сориентировался: шум доносился из спальни Дездемоны. Ударом ноги он распахнул дверь, ввалился в комнату. И замер ошарашенный...

Нет, немцев здесь не было. Трупов тоже. Раненых? Среди осколков битого стекла ворочался Алексич. На голове богатыря — кровь, на шее — золотая оправа зеркала. Вот и все, что осталось от подарка Бенвенутто!

Новгородский сотник находился сейчас в глубоком ауте — шок...

На кровати сидела Дездемона. Венецианка смотрела то на Гаврилу, то на блестящие осколки вокруг. Кажется, тоже не совсем понимала, что произошло.

— В чем дело, мать вашу?! Что тут стряслось?! — спросил Бурцев.

Первый вопрос по-русски, второй — по-немецки.

Ответила Дездемона — растерянно и немного виновато:

— Он... меня... хотел...

— Хотел вас? — Бурцев хмыкнул.

Нормальное, в общем-то, желание для здорового мужика. Но позволения у хозяйки дома Гавриле все же спросить стоило, прежде чем приставать-то.

— А вы, синьора, не хотели? Точно?

Жаль, если так, очень жаль...

— Я? — Дездемона замялась. — Нет. Ну, не знаю. Просто как-то уж очень неожиданно все вышло.

Кареглазая потупила взор:

— Я, вообще-то, о вас думала, синьор Базилио. А он... меня...

— Хотел. Это я уже понял.

— Ничего вы не поняли! — недовольно наморщила носик венецианка. — Я сама ничего толком не поняла. Синьор Габриэлло подошел сзади. Молча. Засопел, хватать начал! Душить! Я и ударила первым, что попалось под руку. Вот зеркало попалось...

Так-так-так. Бурцев повернулся к сотнику:

— Ты что скажешь, Гаврила?

Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.

— Эх, Гаврила, Гаврила... — укоризненно покачал головой Бурцев. — Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой-то!

— Дык я что? — с трудом выдавил Алексич. — Я ж ничего. Вижу — плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.

Гаврила опустил буйну голову.

— Ты, Алексич, того... — Бурцев пригрозил пальцем. — Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания оставь для медведиц. Дездемона у нас женщина хрупкая, к подобным нежностям не привычная. И к тому же горячая, вспыльчивая. Южный темперамент, знаешь ли. И потом, ореол святости, как-никак, а ты ее лапищами своими костоломными без здрасти-пожалуйста. А вы, синьора Дездемона, не обижайтесь на моего друга. Ничего плохого он не хотел.

— Во-во! И в мыслях не было, — заверил Гаврила, тщательно подбирая немецкие слова. — Приласкать только, успокоить...

— Приласкать? Успокоить? Меня? — Дездемона виновато теребила платье и поглядывала на Гаврилу уже с плохо скрываемым интересом. Дело явно шло на лад. — Ох, я сама теперь вижу, что сглупила, не подумав. Вы меня извините, синьоры, — так вышло. Нервная я стала с этим Бенвенутто. Погорячилась...

— А зеркало? — Гаврила чесал затылок с таким видом, будто жалел, что черепушка оказалась крепче стекла. — Оно ж из-за меня того...

— А его давно уж разбить следовало, — успокоила Дездемона. — Не радовало меня это зеркало, даром что стоит целое состояние.

Она соскользнула с кровати, сдернула с шеи платок — ту самую тряпицу с изображением венецианского золотого льва, подошла к новгородцу.

— Позвольте помочь вам, синьор Габриэло. У вас эмораджия.