Ожидать Майлзу пришлось более четверти часа. Кроме него здесь никого не было. Эта часть замка соединяла апартаменты графа и графини, и ею почти не пользовались. Все это время он стоял, глядя отсутствующим взглядом на мощеный двор и стараясь облечь в подходящие слова то, что собирался сказать. Наконец в дальнем конце галереи скрипнула дверь, и порывисто обернувшись, он увидел взявшихся за руки молодых леди. Последняя их встреча произошла в день церемонии, с тех пор они не виделись. Майлз двинулся навстречу девушкам, леди Энн чуть опередила свою кузину и протянула руку для поцелуя.
— Я рада вашему новому званию, сэр Майлз, — сказала она, — и верю, что если кто-либо здесь и заслужил такую честь, так это прежде всего вы.
Леди Элис молча стояла позади кузины, пока не услышала ее вопрос:
— Ну а ты, сестричка, что скажешь нашему новоиспеченному рыцарю? Не поздравишь ли его с посвящением?
Леди Элис робко протянула Майлзу руку, которую он с неменьшей робостью поднес к губам. Точно так же он целовал минуту назад и руку леди Энн, но в этот поцелуй, вернее в легкое касание, были вложены совсем иные чувства.
— Я разделяю вашу радость, сэр, — сказала леди Элис таким тихим голосом, что Майлз ее едва расслышал.
Оба покраснели, и когда он снова поднял голову, то увидел, что леди Энн отошла в сторону. Тогда он понял, что она дает ему возможность испросить желаемое. Последовало недолгое молчание, Майлз собрался с духом и решил высказать все, что было у него на сердце.
— Леди… — начал было Майлз, — леди, я хочу просить у вас какой-нибудь знак…
— Какой же, сэр Майлз? — прошептала она в ответ.
— Леди, — произнес он, — с того самого мгновения, когда я впервые увидел вас, я подумал, что никогда в жизни не смогу служить никакой иной даме…
Тут он остановился, удивившись собственной смелости. Элис стояла молча, отвернув лицо в сторону.
— Вы… Мои слова рассердили вас? — спросил он.
Элис покачала головой.
— Сколько дней и ночей, — сказал он, — я мечтал добиться вашего согласия, и вот время пришло. Завтра я встречаюсь с очень сильным рыцарем, весьма искушенном в боевом искусстве и турнирных хитростях. Да, он знаменитый воин, а я никто. Тем не менее я буду биться с ним за честь Англии и Хауса… и… ради вас. Я… Вы не сердитесь на меня за эти слова?
Леди Элис вновь покачала головой.
— Мне бы хотелось… мне бы хотелось, чтобы вы дали мне какой-нибудь талисман, который я мог бы носить… платок или ожерелье…
Он замер в ожидании ответа, но юная леди молчала.
— Я боюсь, — сказал Майлз, — что, должно быть, оскорбил вас этим предложением. Возможно, я новичок на рыцарской стезе, возомнил о себе Бог знает что. Если я оскорбил вас, умоляю, считайте, что я ничего у вас не просил.
Как знать, может именно его робость придала леди Элис твердости и решительности, а, возможно, сказались плоды благородного воспитания, повелевающего ободрить смущенного юношу, а, скорее всего, было нечто большее, что заставляло ее забыть даже о присутствии леди Энн.
— Нет, сэр Майлз, — сказала она, — я напрасно морочила вас своим глупым молчанием, клянусь, я буду только гордиться тем, что вы носите мой талисман.
С этими словами она сняла золотую цепочку, служившую ей ожерельем.
— Возьмите это, — сказала она, — как оберег от всяких бед. Дай Бог вам удачи!
Не успел Майлз опомниться, как остался один с цепочкой в руке. А обе юные леди, снова взявшись за руки, уже спешили к выходу. Майлз смотрел им вслед, и когда они скрылись из виду, дрожащими руками поднес ожерелье к губам.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
И вот наступил тот день, когда беспощадному испытанию подверглось все, чему научился Майлз за долгие годы; день, который мог бы знаменовать его новое рождение. Он и впрямь выдался на славу, как бывает в конце сентября, когда золотое солнце уже не в силах обесцветить синеву неба, а свежий ветер еще сохраняет летнее тепло и, не раздувая щек, легко гонит белые облака.
Как уже говорилось, ристалище было оборудовано на большом дворе замка, ровном и гладком, как паркет, и лучшего места для турнира найти было нельзя.
Арена соответствовала принятым в то время размерам — шестьдесят шагов в длину — и разделялась продольным барьером футов пяти высотой. На западной стороне в двадцати шагах от арены были возведены трибуны, таким образом взоры зрителей обращались на восток, чтобы полуденное солнце не мешало следить за ходом турнира. В центральной части трибун находился помост, задрапированный голубой материей с вышитыми на ней геральдическими львами на задних лапах. На помосте стоял трон с подушками, а ступенью ниже сообразно титулам и положению знатных зрителей располагались сиденья для графа, его гостей, родственников, дам, рыцарей, джентльменов. Не поскупились и на драпировку трибуны, для чего собрали гобелены всего замка. Верхний край трибун венчал яркий гребень множества трепетавших на ветру стягов и вымпелов.