Рыцарский долг

— Так то оно, конечно, так, — кивнул Робер, — только отшельник еще сказал, что запертый заклинанием дух войны со временем набирает все больше силы, и если его не освободить в ближайшее время, то позже он, вырвавшись на волю, развяжет войну, страшнее которой и быть ничего не может.

Друзья надолго замолчали. Воспользовавшись паузой в разговоре, слуга подскочил к столу и вытер тряпкой пролитое вино, которое показалось Жаку кровавым пятном.

— Тут, — продолжил Робер, — я и решил, что хошь не хошь, а обет исполнять нужно. Решил отшельником здесь же и остаться. Братья-то, думаю, рано или поздно сюда обратно вернутся, а я спрячусь, да и погляжу на них хоть одним глазком. Заодно и за тайником присмотрю, чтобы чужие до него не добрались. Ансельм мне назначил еще месяц послушания, для испытания твердости веры, да и оставил меня одного. Я для себя пещеру присмотрел. Живу не тужу, охочусь, травы собираю, молюсь. Ох, Жак, такая на меня тогда благодать снизошла, что я уж и не понимал, как это раньше мог в миру жить да смертоубийствами промышлять. Жду не дождусь возвращения Ансельма, чтобы обет принять. И все бы хорошо, но как начну думать о том, как ваша судьба там, в миру, сложилась, так сердце начинает болеть. И видения еще эти почти каждую ночь приходили. То вспомню битву при Бувине, как мы с Недобитым Скальдом англичан рубили, то наше путешествие на «Акиле», турок этих несчастных. А то встают перед глазами багдадские минареты, наш обед на берегу Тигра, да еще глаза Хафизы…

— И что же, решил нарушить данное слово? — изумился Жак.

— Типун тебе на язык, богохульник! — прорычал в ответ достославный рыцарь. — Я долго думал, как поступить. Мучался, молился. Тут-то Всевышний меня и надоумил — я же ведь тогда, ночью, не сказал, что подамся в отшельники сразу после окончания битвы. А стало быть, имею полное право на некоторое время вернуться в мир, чтобы узнать о судьбе моих друзей и, если понадобится, поспешить им на помощь.

— Слушай, а твой Ансельм случайно не иудей? — ехидно поинтересовался Жак. — Уж больно ловко ты под его руководством научился свои обеты толковать…

— Молчи, безбожник! Пути Господни неисповедимы, а именно умение правильно понять посланное знамение и отличает истинно верующего. Короче, не дожидаясь возвращения пастыря, я наточил о камень кинжал, глядя на свое отражение в воде, сбрил отросшую к тому времени бороду, переоделся из шкур в человеч… то есть я хотел сказать в мирское одеяние и отправился в Иерусалимское королевство. Исключительно из присущей всем настоящим христианам горячей любви к ближнему первым делом я посетил Тир. Ибо кто как не Хафиза, не зная о том, что со мной случилось, нуждалась в братском утешении.

— Не сомневаюсь, что она его получила сполна! — рассмеялся Жак.

— Я не мог оставить бедную, истосковавшуюся женщину без утешения, — грозно зашевелил усами несостоявшийся отшельник. — И использовал для достижения этой богоугодной цели самый надежный и действенный способ. Обет целомудрия я, между прочим, не давал.

— Да бог с ним, Робер. У меня и в мыслях не было тебя осуждать. Лучше объясни мне, наконец, как ты оказался в трюме «Акилы»?

— И он еще имеет наглость меня об этом спрашивать? Да только забота о тебе и подвигла меня на это! Я бесконечно признателен тебе за то, что ты позаботился о бедной вдове. Она купила две небольших галеры, четыре доходных дома, постоялый двор и открыла мастерскую по изготовлению пурпурной краски. Мне, правда, пришлось немного помочь одинокой беззащитной женщине и слегка вразумить конкурентов, так что теперь все ныряльщики Тира работают на нее. На третий месяц пребывания в деревне маронитов, когда большая часть дел была улажена, Хафиза, наконец, позволила мне ненадолго отлучиться. Влекомый исключительно заботой о спасении души, я решил наведаться в Акру, чтобы узнать, как там обстоят дела.

— И что же ты там узнал?