Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Мир романов о куртуазном рыцарстве, как античном, так и артуровском, — не абсолютная антитеза миру «жест». Нельзя сказать, чтобы здесь речь шла прежде всего о женщинах или что во взаимоотношениях рыцарей преобладали хорошие манеры. Есть и мстительное представление о чести, от рыцаря формально требуются сила, доблесть, умение искусно владеть копьем. Два этих мира в разных произведениях как будто соприкасаются: разве в «Песни о Роланде» не присутствует некий Маргари из Севильи (христианский ренегат?), прекрасная осанка которого прельщает женщин^{922}, и, прежде всего, разве в сохранившемся фрагменте из «Тристана» Беруля нет рассказа о феодальных отношениях? Не в одной «жесте» мы видим, как в очередном сюжетном повороте или под конец возникает любовная линия, а около 1225 г. появится какой-нибудь «Ланселот» в прозе, по духу близкий к «Жирару» и «Гарену». Следует ли удивляться таким сближениям, если все эти вымыслы порождены одним и тем же обществом и рассчитаны на него, а оба уровня этого общества (феодальный и куртуазный) соединены меж собой?

Однако два этих воображаемых мира очень различны. Все «жесты» уходят корнями во Франкское королевство и подчиняются законам родового и феодального тяготения; они по духу должны быть основаны на этих законах. Действие «романов», наоборот, происходит в другое время и в других пространствах, в тех местах, где жизнь — праздник, которому не угрожают ни сарацинские осты, ни ненависть между родами, ни алчные короли и всё, напротив, устроено так, чтобы позволять рыцарям как ярким личностям идти своей дорогой, давая подругам и соратникам доказательства доблести и привязанности — и получая таковые от них. Этот мир игр и шуток, обитатели которого странствуют в поисках приключений, был бы немыслим без рыцарской мутации XI в. и непонятен вне дворов и турниров века ХII-го. В этом смысле он принадлежал современности, противостоящей архаике мести или христианских войн, которые описывала эпопея.

Движущая пружина интриги в романах — любовь. Именно для того, чтобы завоевать и сохранить любовь женщины, благородную и куртуазную, рыцарь и старается блистать, любовь — это настоящий персонаж, вокруг которого строится сюжет, любовная линия как направляющая нить настолько важна, что этих линий нужно сразу несколько, чтобы образовалась ткань рассказа. Предубежденность нашего Нового времени, напрочь не одобрявшего кровной мести, настраивает нас в пользу этой куртуазной любви. Не лучше ли предаваться ей, чем вести частные войны? Разве не прекрасны артуровские рыцари, чьи нравы смягчены любовью? В XIX в. в этих рыцарях, даже признавая, что они не были идеальными и образцовыми, хотели видеть провозвестников или проводников некоей культуры нравов — в которую свой вклад внесло и христианство.

Однако в глазах Церкви XII в. — той, которая активней осуждала турнир, нежели феодальную войну, — любовь из романов порой была опаснее и возмутительнее, чем месть из эпопей. Разве последняя не могла легко перейти в священную войну или в христианнейшее примирение, в связи с которым монастырям дарили фьефы? Первая же, наоборот, была проникнута легкомысленным и профанным духом, допускала прелюбодеяние или скрытность, а любовные радости не столь быстро вели к Богу, как кровавая рана или тяжкий грех в «жестах»! Ценности куртуазной любви — это ценности беззаботной молодости, готовой к конфликтам поколений, которых вендетта не предполагает.

И в позднейшем Средневековье Церковь, хорошее общество будут запрещать и осуждать похождения Ланселота и Тристана — ведь тот и другой повинны в прелюбодеянии с королевой.

С другой стороны, разве сами авторы романов не были клириками? Да, но клириками придворными, чья готовность угождать молодым князьям и их супругам отчасти контрастировала с менторским неодобрением, с которым тогда относились к тем же дворам пожилые епископы, меньше склонные потакать мирским усладам. Церковь — не единый монолит, и, правду сказать, о жизни клириков-романистов известно очень мало. Даже облик самого гениального и плодовитого из них, Кретьена де Труа, во многом ускользает от нас. Кстати, со своей стороны Кретьен попытался ответить на скандальный миф о Тристане и Изольде встречным огнем и в итоге привести своего Персеваля к Богу (вместе со всем артуровским рыцарством, ведущим поиск Грааля).

Таким образом, в конечном счете любовь требовала большего усилия для сублимации, чем месть героев эпопеи.