Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Он славит в Генрихе Боклерке победителя при Бремюле, но не склонен особо отмечать посвящение Жоффруа Плантагенета или Галерана де Мёлана, чей мятеж после этого выглядит проявлением тем большей неблагодарности^{1093}. В подобном случае римское право говорит об оскорблении величества, и этого Иоанну Солсберийскому достаточно. Его монарх — суверен в римском духе, а все тонкости и расчеты феодальных взаимоотношений недостойны внимания.

Но восхищение римским монархом, солдатом, магистратом не побуждает его отречься от христианства. Он не отрицает христианского Бога, подчеркнуто ставя Его волю выше всяких государственных соображений. И не отвергает церковной собственности, за счет которой живет. Напомним, что интерес англо-норманнских клириков к «римской дисциплине» тесно связан с тем, что она запрещала грабить земли, а ведь они владели землями^{1094}. И эта забота, на мой взгляд, в большой мере пронизывает самые актуальные страницы книги Иоанна Солсберийского — те, где он упоминает о мече, который возлагают на алтарь, а потом берут с него.

Одно из главных положений его доктрины состоит в том, что всякого военного надо не только мобилизовать, но и привести к присяге. То есть солдат клянется Богом и величеством монарха делать всё, что повелит государь. В самом деле, он обязан так же повиноваться монарху, как и Богу, поскольку первый — как видно по восьмой книге — это «образ» второго. «Богу служат, верно любя того, кто царствует милостью Божьей»^{1095}.

Правда, верность королю уподобляли верности Богу уже Каролинги, но теперь римское величие монарха и государства объединяются, из чего следует перечень важных и грозных обязанностей: если надо, полагается умереть за res publica. Впрочем, чтобы потребовать такой жертвы, было бы достаточно закона о величестве, карающего за дезертирство^{1096}.[276] Наконец, в обмен на такую присягу римляне получали «воинский пояс» (cingulum militiae) с соответствующими привилегиями^{1097}. После этого они могли унижать и разоружать солдат, которые взбунтовались или обесчестили себя тяжелым проступком, — пусть даже с возможностью реабилитации последних, если те проявят беспримерную доблесть^{1098}. Разве это не добрый римский принцип — больше бояться командира в случае неповиновения, чем врага, с которым ведешь бой?

Но в столь сильном государстве возникает риск, что повиновение Богу, Церкви отойдет на задний план — ив принципе, хотя Иоанн Солсберийский открыто этого не предусматривает, что монархическое государство даже двинет войска против нее. В королевстве каролингского типа с его запутанной системой сеньориальных отношений этот риск был явно меньшим, чем после григорианской реформы. Отныне светская и духовная власть посматривали друг на друга косо, и, если постараться превратить «рыцарство» в армию, оно могло бы стать менее христианским, чем когда-либо.

Чувствуется, что это подспудно тревожило Иоанна Солсберийского (и Церковь тысяча двухсотого года), коль скоро он, и даже несколько раз, подчеркивает, что присяга государству и монарху ipso facto предполагает уважение к Богу и Его верховенству, или же утверждает, что неуважение к святыням (сначала к языческим, потом к христианским) было главным поводом для лишения cingulum в римской древности^{1099}. Бороться с государством, выступая с оружием в руках против другого воинства (безоружного), вершащего суд, — значит идти против собственной службы, против военных. Но хуже всего — подрывать основы Церкви, творя святотатство; и тому государю, который не покарает святотатца собственным мечом, самому грозит меч Божий.