Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Во всяком случае в середине XI в. монахи Конка не отказались передать знамя святой Веры жителям земли Осона в Каталонии. Они поместили под защиту знамени замок Калаф. Взамен те обещали дань золотом или десятую часть добычи из набегов в сарацинскую землю — совершаемых, однако, без знамени. Вероятно, заключение такого религиозного союза предполагало также отправку подкреплений и субсидий. Что касается защитной силы святой Веры, то эта сила проявилась при захвате пленника одним сарацином, живущим по соседству, в ситуации местной, «пограничной» войны, очень похожей на ситуацию феодальной войны. Итак, каталонец Олиба попал в плен к неверному. Святая явилась ему, разбила оковы, но обратиться в бегство он не посмел. Подробности мучений, перенесенных им, не должны заслонять от нас того факта, что «тиран в силу перемирия, заключенного с христианами, вернул его домой»^{316}.

На сей раз, даже когда упоминается покровительство, которое христианскому осту в суровой испанской войне, кровавой, эпической, оказывает Христос, святой архангел Михаил, Дева Мария, об этом говорится в выражениях, более близких к подлинно библейским, чем обычно. В этой христианской войне участвовали настоящие герои, и не все они возвращались живыми. Они не пользовались непосредственным покровительством мертвых святых через посредство реликвий и тем ярче демонстрировали свою смелость — я бы сказал: «германский дух» — в борьбе с противником, которого они оскорбительно именовали «женоподобным народом»^{317}, но сами же и трепетали от страха перед ним. Андрей Флерийский был монахом из долины Луары, писавшим около 1040 г. Он стал хронистом барселонской христианской эпопеи, в ходе которой перед христианскими рыцарями произнес речь Бернард, граф Бесалу: пусть они ринутся на сарацин, этих «новых филистимлян»; с ними [рыцарями] Христос, святая Мария, святой Михаил и святой Петр; они должны предпочитать смерть бесчестию, верить в победу, многих убить (в том числе обезглавить одного халифа^{318}), взять много добычи и пленных^{319}.

Андрей Флерийский и Рауль Глабер, каждый в своей манере, подтверждают, что слух о некоторых сражениях в Испании дошел до Франции и Бургундии. Рауль Глабер уверяет, что монахи и клирики, взявшие оружие и погибшие в бою, обретают вечное спасение, несмотря на нарушение монастырского устава — или даже вследствие этого: их узрел некий монах-ясновидец^{320}. Эти слова часто цитируют как предвестие появления идеи настоящей священной войны, то есть крестового похода. Но утверждать так — это значит не замечать, что подобные заявления относились лишь к монахам. Соратники Бернарда де Бесалу, конечно, не рисковали погубить душу, сражаясь с неверными, но и не зарабатывали отпущение грехов. В 846 и 878 гг. соответственно папы Лев IV и Иоанн VIII когда-то уже обещали такое отпущение защитникам Рима^{321}. Широкого отклика этот призыв не нашел. Пока что с тех пор такое предложение не повторялось.

Надо сказать, что на испанском или в целом на средиземноморском фронте христианский рыцарь все-таки мог погубить душу… перейдя в другой лагерь! В качестве контрапункта к жестким рассказам Адемара Шабаннского, сильным страницам Андрея и Рауля, которые все источают подлинно эпический аромат, остановимся на одном из «чудес святой Веры», записанных около 1070 г. Бернаром Анжерским. Может даже показаться, что перед нами уже третья часть «Рауля Камбрейского»^{322}, настолько это похоже на роман.

Раймон дю Буске, богатый сеньор из Тулузской области, рассказывает некую «Одиссею» тысячного года. Вернувшись домой после пятнадцати лет отсутствия, он ищет помощи святой Веры (но явно не ее знамя) в войне против собственной жены, повторно вышедшей замуж, — чтобы вернуть свой замок. Из всего, что говорится в его пользу, почти каждая строчка вызывает улыбку — настолько все неправдоподобно. Однако детали в этой истории очень яркие!

Он отправился в паломничество в Иерусалим (после какой-то сомнительной феодальной авантюры?), но его корабль потерпел крушение, и оруженосец привез весть о его гибели. Его вдова казалось совершенно безутешной. Однако была ли она искренней в своих чувствах? Отнюдь, потому что вскоре «она стала одеваться с подчеркнутой роскошью, давала пиры, предалась удовольствиям и наконец публично (то есть официально) вышла замуж за сожителя, передав ему всё, вплоть до замка мужа (но принадлежал ли этот замок первоначально мужу, а не ей?) и доли отцовского наследства, причитающейся двум дочерям, которые были рождены от него». По счастью, вовремя вмешивается старый друг Раймона — Гуго Эскафред, чтобы встать на защиту интересов дочерей, то есть избавить их от «позора неравного брака», отобрав у матери половину наследства их отца, что позволило им выйти за мужчин равной родовитости. Гуго — настоящий рыцарь? Несомненно, но не совсем бескорыстный, поскольку он «выдал их за собственных сыновей»…