Ведь христиане еще очень хорошо помнили слова, сказанные Иисусом св. Петру в саду на Елеонской горе: «Вложи меч свой в ножны; ибо все, кто поднимет меч, от него погибнет». И между тем какое сражение могло быть более законным, чем вышеназванное? От св. Максимилиана, отказавшегося в 295 г. исполнить, как сын ветерана, свой воинский долг по отношению к императору, заявив: «Я христианин и не могу творить зло», до св. Жана-Батиста Мари Вианней, кюре из Ар, который в 1810 г. дезертировал, вместо того чтобы присоединиться к своему полку, задействованному в Испании, Церковь не прекращала ненавидеть войну. Однако когда христианская вера утвердилась в цивилизованном мире той эпохи, Церковь увидела, как ее, в свою очередь, беспрерывно атакуют прибывавшие из степей варвары или сарацины, вдвойне опасные из-за своего более высокого технического прогресса и агрессивной веры. И ей понадобилось выработать доктрину справедливой войны. В 314 г. церковный Собор в Арле постановил, что государство вправе рассчитывать на оказание ему «militia» (воинской службы). Но только во времена крестовых походов, когда Церковь впервые создала армию с авангардом проповедников, законная война была окончательно принята Отцами Церкви. В начале XII в. св. Бернар Клервоский ответил рыцарям ордена тамплиеров: «Они могут сражаться в битвах Господа; воины Христа, они могут сражаться, будучи в полной безопасности. Пусть они убивают врагов или погибают сами, им не нужно бояться. Принять смерть ради Христа или покарать его врагов, в этом состоит одна слава, а не преступное деяние. Воин Христа носит меч не просто так, а для наказания злых и во славу добрым».
Таким образом, войны, разрешенные Церковью, были в теории немногочисленными: только те, что велись для защиты христианской веры. В эпоху Средневековья таковыми являлись прежде всего оборонительные и наступательные войны — а именно крестовые походы — против сарацин, этих нехристей. Но наряду с этими войнами, которых можно было бы назвать «славными», Церкви приходилось признавать боевые действия, имевшие только оборонительный характер (от которых, впрочем, зависело само существование христианских королевств). Наконец, она должна была терпеть и другие вооруженные конфликты, правда, за исключением тех случаев, когда у нее находилась своя военная сила, чтобы их прекратить. Надо признать, что Церковь не только закрывала на них глаза, но еще со слишком увлекавшимся политикой Папой или по-мирски честолюбивыми епископами в них участвовала или наблюдала за их ходом. Церковь оказалась не чужда земного.
Что бы ни происходило на этом длинном, порой тернистом пути, пролегавшем сквозь междоусобные конфликты, заливавшие кровью средневековый мир, Церковь все же старалась, не без успеха, погасить воинственную ярость, донесенную германскими племенами до берегов Средиземноморья. К обычным средствам, которые каноническое право предоставило в ее распоряжение (отлучение от Церкви, интердикт и т. д.), она добавит исключительные меры, в некотором роде «специализированные»: Божий мир (X век; всеобщий запрет частных войн; эту меру ожидал полный провал), Божье перемирие (XI век; временное ограничение тех же самых вооруженных столкновений — с субботы по понедельник, потом продленное до четверга и пятницы, канун Рождества, перед любыми постами, большими праздниками и ярмарочными днями — результат был тоже мало ощутимый) и, наконец, нападение на зло в его корне — создание рыцарства.
Если Божий мир и Божье перемирие являлись в некотором роде творениями папской канцелярии (они были провозглашены на Соборах), рыцарство появилось, как мы уже сказали, случайно, когда христианство встретило в Европе класс солдат, потомков воинов древних германских племен. Самое сложное в этом вопросе — определить дату рождения рыцарства. В лучшем случае, раз самый древний сохранившийся церемониал посвящения датирован 950 г. и при этом похож на компиляцию более старого текста, можно утверждать, что рыцарство постепенно вырисовывалось начиная с обряда вручения оружия приблизительно в конце VIII в. или, если угодно, в период правления Карла Великого.