Рывок в неведомое

Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел скопившуюся почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о своей неудачной экспедиции и отнес шифровальщику для передачи по телефону в Ужур.

Мотыгин вернулся, когда стемнело.

– Письмо забрали, – сказал он, однако вид у него был расстроенный.

– Отлично, – обрадовался Голиков. – Кто взял его: приезжий или кто-нибудь из местных?

– Этого установить не удалось.

– Что значит не удалось? Людей в соседние дома вы послали?

– Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда малость стемнело, оно исчезло. Оба красноармейца божатся, что не спускали с конверта глаз.

– По не святой же дух его забрал!

– Кто знает… И еще одна неприятность. – Мотыгин замолчал.

– Да говорите ж!

– Вы посадили под арест Пнева и Машкина. Ну, которые не довезли человека Соловьева до Ужура.

– Да. Я не успел еще с ними толком поговорить.

– Они бежали. Замок на сарае сорван, а Лебедев – он их стерег – лежит с проломленным черепом.

– Когда это случилось?

– Обнаружили только что.

– Лебедев в сознании?..

– В беспамятстве. С ним фершал.

– Вы свободны. Идите. Я сейчас тоже приду.

Голиков почувствовал, что ему становится не но себе. И он почему-то вспомнил Касьянова с его жестяной коробкой из-под леденцов в болезненно трясущейся руке.

Трудное пробуждение

Во дворе залаяла собака. Голиков вынырнул из тяжелого сна, но глаза не открыл. И лежал так долго. Он слышал, как пропел первый всполошенный петух, а в сарае через улицу скрипнула тяжелая дверь и заблеяли овцы, потом у штабного крыльца сменился часовой.

А Голиков все не открывал глаз. Спать ему больше но хотелось – усталость прошла. Он умел отдыхать очень быстро и про себя гордился этим. Еще в детстве он прочитал: быстро отдыхать умел Наполеон. В походе император нередко ложился спать на двадцать минут и вставал освеженным и бодрым.

Но со вчерашнего дня, если Голиков и мог себя в чем-то сравнить с Наполеоном, то разве что после Ватерлоо. И он не размыкал век.

Открыть глаза значило мгновенно вскочить, ни секунды лишней не оставаясь в постели (так приучил его еще в детство отец), окатить себя с головы до ног ледяной водой, быстро позавтракать и приняться за дело. Но Голиков потому и не подымался, что не знал, за что приняться. Он был совершенно растерян.

Он ехал сюда, испытывая горделивое чувство превосходства над Касьяновым, который потерял инициативу и лишь отбивался от Соловьева.

«Какие такие невиданные хитрости изобрел Соловьев, – думал по дороге на Божье озеро Голиков, – что смелый и сильный мужик дошел до истерики?.. Нет, у меня нервы будут покрепче, и голову я не потеряю тоже».

И вот с первого дня «император тайги» не даст ему ни минуты покоя. Запугав конвоиров (Голиков в этом теперь не сомневался), Соловьев отобрал пленного, которого везли в Ужур. А теперь – озорства ради – выкрал и самих конвоиров, хотя они ему, скорей всего, не нужны. По плану Соловьева банда Родионова ограбила Ново-Покровское и заставила чоновский отряд без роздыху нестись через всю тайгу…

Поиграв желваками, Голиков вспомнил четыре или даже пять мест в лесу, где Соловьев с Родионовым могли устроить засаду и перебить весь отряд. И Аркадий Петрович снова задумался над тем, почему Соловьев этого не сделал.

«Предположим, – рассуждал он, – Соловьев бы расстрелял нас из пулемета. Что было бы дальше?.. Красноярск прислал бы полгарнизона, Соловьеву пришлось бы надолго спрятаться в тайге. С запасами после зимы у него плохо. И гибель моего отряда обернулась бы голодом для бандитов. А пятьсот здоровенных мужиков – не зайцы, которые будут грызть кору».

И чем больше Голиков думал о том, что произошло за минувшие дни, тем сильнее удивлялся, сколько изощренно продуманных ловушек приготовил ему «император тайги».

«Он посмеялся надо мной, дав понять, что подарил жизнь мне и моему отряду, – думал Голиков. – Соловьев был уверен, что я никому не покажу его письмо, из которого видно, что погоня по тайге была моей ошибкой. Эта ошибка могла стать смертельной. Значит, в следующий раз я десять раз подумаю, прежде чем пущусь следом за любым его отрядом.

Но и это не все. Даже отказавшись от приглашения приехать в гости, я, по замыслу Соловьева, вступлю с ним в молчаливый сговор. У нас с ним появятся как бы общие тайны. А за сохранение каждой такой тайны, полагает «император», мне придется платить…»

Голикова бросило в жар, когда он вспомнил, каким же беспомощным лепетом ответил Соловьеву. Правда, ответ он писал в надежде выявить агента, который заберет пакет.

И снова он, Голиков, попал впросак. Агент оказался «человеком-невидимкой» – прямо как у Герберта Уэллса. А Соловьев, получив ответ, небось катался от хохота по полу: «Нашли, кого прислать вместо георгиевского кавалера. «Я лучше из Июса напьюсь…» Как будто я только и приглашал его сюда, чтобы пить водку!..»

В досаде на себя Аркадий Петрович сбросил одеяло и сел.