Рывок в неведомое

– Обратно на вокзал, – ответил Голиков.

У холодного очага

Морозным январским утром 1922 года Аркадий Петрович подошел к родному дому на Новоплотинной улице в Арзамасе. Он поправил на плечо увесистый мешок с пайком, полученным в расчете на долгую дорогу, и перехватил в другую руку обшарпанный чемодан – тот самый, с которым уезжал отсюда в ноябре восемнадцатого.

Из старых вещей в чемодане остался лишь синий истрепавшийся томик Гоголя. Аркадий Петрович знал его наизусть, но продолжал возить с собой как память о доме.

Голиков остановился перед крыльцом. Сердце его колотилось неистово: ведь он не был здесь почти два года.

Миновав холодные сени, Аркадий Петрович открыл дверь в прихожую. Дом выглядел пустым.

Кинув чемодан и мешок, Голиков заглянул в столовую. Комната была чисто прибрана, только в ней стало поразительно мало вещей. Исчезли фарфоровые и бронзовые статуэтки, за стеклом в буфете уже не поблескивали серебряные подстаканники, сахарница и вазочки для конфет. Видимо, все ушло на базар, в обмен на продукты.

Голиков легонько толкнул дверь в комнату сестер. В кресле со спицами в руках сидела тетя Даша. Рядом с ней на кровати расположились Катя с Олей, а совершенно взрослая Талка – Наташа, опершись локтями на стол, читала вслух «Вешние воды» Тургенева.

Первой Голикова увидела тетя Даша. Она перестала вязать, хотела произнести слово – и не смогла. Слезы полились по ее худым и морщинистым щекам. Девочки, недоумевая, обернулись в сторону двери, увидели брата, но не завизжали, как в прошлый раз, когда он явился на костылях и они напугались, что он без ног, а молча поднялись, не спеша приблизились, обняли в шесть рук и уткнулись ему в грудь лицами.

Только тут сдавленный стон вырвался из теткиной груди. Кинув на пол вязанье, она бросилась к племяннику, прижалась щекой к его щеке. Девочки и тетка внезапно и дружно заплакали. И комполка Голиков, неловко обхватив их всех, почувствовал, что плачет тоже, и стал подряд целовать Талку, Олю, Катюшку, тетю Дашу, удивляясь бледности их осунувшихся лиц.

«Они же голодные!» И он кинулся в прихожую к своему мешку, будто еще минута – и они умрут от голода.

Голиков вытряхнул на кухонный стол буханки хлеба, банки с консервами, сало, несколько соленых рыбин, крупу, сахар и даже махорку, которую можно было обменять.

За ужином тетя Даша подбрасывала из своей тарелки то слабенькой Оле, то младшенькой Кате, но Голиков заставил поесть и тетю Дашу, обещав, что отправится утром к военному коменданту и получит что-нибудь еще.

После чая они впятером уселись в столовой на диване. Голиков очутился в центре. Талка обхватила его правую руку, младшие цепко держали левую, тетя Даша сидела и вязала в углу дивана. И Аркадий Петрович вдруг понял, что еще ушло из дому, кроме статуэток и серебряных подстаканников, – не стало уюта и семейного тепла, потому что не было мамы.

Наталья Аркадьевна уехала по партмобилизации в Киргизию, в Пржевальск. Там она заведовала отделом здравоохранения и одновременно была секретарем уездно-городского ревкома. В Киргизии в ту пору шла борьба с басмачами. И Голикову было трудно представить: их мама, которую он чаще всего видел в белом медицинском халате, ездит верхом с наганом на поясе и, по всей вероятности, ей приходится стрелять…

И хотя мама присылала из Пржевальска посылки, равно как и отец из Сибири, но шли посылки по многу месяцев, часто терялись и существенно улучшить положение девочек и тети Даши не могли.

Уезжая на другой день из дома, Голиков оставил весь свой паек. В дороге, надеялся он, военные коменданты его накормят. И еще он отдал тетке свое новое обмундирование. Тетя Даша сопротивлялась, но Аркадий Петрович уговорил ее продать или обменять сапоги, галифе и френч на съестное. Кроме того, оставил немного денег. Больше он пока ничем не мог им помочь.

Единственное, что обрадовало Голикова дома, – он узнал, что отец служит теперь в Иркутске…

Встреча

Голиков нежно любил мать, но боготворил отца.

Это отец впервые объяснил ему, что такое благородство и низость, отвага и трусость, честь и позор. Отец впервые заговорил с ним и о политике.

Однажды, когда Аркадий был совсем маленьким, они с отцом отправились на прогулку. Разговор у них зашел о «каторжной Сибири». Отец мягко заметил:

– В Сибири много хороших людей. Во всяком случае, много больше, чем в Арзамасе. – И, увидев недоумение на лице сына, пояснил: – Уже не первое столетие в Сибирь ссылают самые лучшие и благородные умы России. Ссылают вместе с уголовниками, как бы приравнивая к разбойникам с большой дороги.

Аркадий знал: с отцом он может говорить обо всем на свете. Если что-то случалось и другие мальчишки бледнели от одной только мысли, что узнают родители, Аркадий, дождавшись вечера, все неторопливо и обстоятельно рассказывал отцу. Это не всегда было приятно, хотя отец никогда нс кричал и не ставил в угол. Наказанием служило то, что отец бывал им недоволен. И как об очень тяжком испытании Голиков вспоминал, что однажды здорово провинился и отец не разговаривал с ним целое воскресенье.