Рыжая магия

Она подняла на него уже тронутые голубоватой мутью слезящиеся глаза, махнула рукой и устало поднялась с чурбака. Почувствовала себя безмерно старой, больной, несчастной и абсолютно ненужной этим людям.

— Ох, болят мои ноженьки-и… — застонала старуха. — Ломит, ломит мои косточки-и… — Кривой нос ее уныло обвис, вздернулся к нему крючковатый подбородок, стала видна дыра на чулке. Тряся сухими руками, она засеменила кругом чурбака, что-то наборматывая. Толику быстро надоело это дело, и он рявкнул:

— Я что сказал — жив-ва! Вперед!

Старуха побрела к домам, даже не оглянувшись на то место, где лежал ее пуделек. Толик вспомнил о плаще, хотел окликнуть Комендантшу и вручить его старухе, чтобы вычистила, но почему-то не сделал этого — то ли постеснялся, то ли побоялся непонятно чего. «Что за чепуха!» — подумал Рябуха и решил перекурить. Уселся на чурбак, только что покинутый Комендантшей. И даже успел вытащить сигарету…

ВИДЕНИЕ ТОЛИКА РЯБУХИ

То, что произошло с ним, даже нельзя было назвать видением в полном смысле: просто его телом, мозгом завладел другой человек, которому по возрасту подкатывало уже к шестидесяти, и был это не кто иной, как сам Толик, только уже изрядно постаревший…

Тяжелой трусцой он бежал по окраине дачного поселка, задыхался, и мысли его были таковы:

«Бегом от смерти, бегом от смерти… Надо же так назвать книжку! Да, убежишь, кажется… И остановиться, сачкануть тоже нельзя: увидят домашние, донесут врачу — такой поднимется галдеж! А возможно, и действительно помогает… не все же врут врачи. Вот давление зимой — верхний предел скакал за сто шестьдесят, а теперь — сто сорок стабильно, иной раз и сто тридцать пять… Может быть, и не бег помог, а то итальянское лекарство? Да-а, тяжеленько было его достать. Не дай бог, доберутся ревизоры до некоторых бумаг, подписанных мною в те поры! Аж холодок меж лопаток… Далеко ли до инфаркта и прочей пакости при таких волнениях! Было же плохо на прошлой неделе, вечером, в Наташкиной квартире… А если бы серьезно — скандал, скандал, не дай бог! Умереть на квартире любовницы — такое не забывают и после смерти. Жена — ладно, она и так уже все поняла и сама не зевнет, если тихо, а вот детям какая память? Впрочем, что дети? Живут себе, похохатывают, пока молодые… А если случись такое дело, Наташка не станет никуда звонить и бежать, подумает тоже о своей репутации да тихонько, ночью, втащит в машину, увезет подальше и выбросит где-нибудь на свалке, забросает мусором. Да еще передернется брезгливо, как она умеет. Надо побеседовать с ней, напомнить, кто я все-таки такой… Нет, смерти боюсь. Не надо ее… не надо ее… Хоть бы еще немного… И сразу, если что. Нет, и сразу не надо… вообще не надо. Ох и посуетятся в министерстве, ох и порадуется кое-кто! Грядки топчут… Опять надо идти, разбираться. Раз-два, раз-два, правой-левой, вдох-выдох…»

Здесь все пропало, Толик снова стал молодым, очнулся и содрогнулся от омерзения. Но тут же забыл все, что ему привиделось. Потому что никому не дано помнить свое будущее.

Он переоделся в будке, забрал лопату, взял за задние лапы лежащего у гусеницы, окоченевшего уже пуделька, оттащил его в котлован. Роя яму, выкопал разные предметы: тяжелую золоченую кисть, зазубренное бутылочное горлышко, скомканную папку, несколько гвоздей, мятую цветную сигаретную коробку, грязный расшитый чехольчик, — и все это, не разглядывая, разбросал лопатой кругом себя. Зарыл собаку, отдохнул маленько. Когда стоял над маленьким холмиком, слегка прихватило—дало маленький сбой — сердце, но только чуть-чуть, и сразу все прошло. Он двинулся к будке, чтобы взять в ней молоток и идти заколачивать дыру в заборе.

—

Честно, с открытыми, горящими глазами Толик Рябуха повинился Косте Фомину и всей бригаде, что не смыкал глаз, караулил государственное добро всю ночь напролет и только задремал под утро, сморенный, как в экскаватор забрался пацан-школьник. Он и пробыл-то там совсем недолго, потому что Толик сразу же, как только услыхал стуки, осуществил преследование с целью захвата. Однако пацан оказался шустрым и убежал. Много он вряд ли успел натворить.

И верно: видимых повреждений на дизеле не обнаружили. Исчезло только магнето с пускового двигателя. Костя Фомин пошептался с машинистом и вынес Толику свой приговор:

— Иди и достань! Не достанешь за два часа — мало того, что не получишь смены за дежурство, заплатишь еще и за убыток, и за простой. Усек?

— Где я его достану? — заужимался было Толик, но Костя сурово бросил ему:

— Нас не касается! Прояви солдатскую смекалку! — и больше не стал с ним разговаривать. Рябуха убежал и довольно скоро, не истекли еще те два часа, явился с магнето. На вопросы, где достал, он только хмыкал и подмигивал. Живо поставили деталь, завели мотор, и снова началась работа.