Рыжая племянница лекаря. Книга 2

— Если они выклюют тебе глаза, то ты никогда больше ничего не увидишь, — как всегда он не утруждал себя уговорами. — До дерева не так уж далеко. Запомни где оно, и беги, не разбирая дороги.

— И что же — у тебя в кои-то веки нет никаких уловок, которые могли бы облегчить мой путь? — вскричала я, вконец обозлившись. Самым глупым образом меня терзал страх, что вороны изуродуют мое лицо, после чего я никогда не посмею показаться на глаза господину Огасто.

— Есть одна, но она тебе не понравится, — ответил Хорвек. — Можно перед тобою вытолкнуть мальчишку, часть ворон накинется на него и тебе придется чуть легче — кладбищенские птицы не настолько разумны, чтобы разбирать, кого из нас следует убить в первую очередь.

Харль тихонько заблажил, услышав эти слова, и заелозил ногами по земле, безуспешно пытаясь спрятаться получше теперь не только от ворон, но и от нас. Мне не оставалось ничего иного, кроме как пробурчать, что мне и впрямь не нравится эта уловка, оттого подобные советы Хорвеку следует придерживать при себе, засунув куда-нибудь поглубже. Намотав изодранный плащ на голову, я выглянула наружу, и за мельтешением черных крыльев успела рассмотреть одинокую сосну. В тот миг мне показалось, что она расположена едва ли не за пределами Лаэгрии, хотя на самом деле нас разделял десяток шагов. «Подлые птицы, лучше исклюйте мне руки, чем лицо!» — мысленно взмолилась я, и выкатилась из-под коляски, крепко сжимая нож в руках.

Почти сразу же на меня ринулись десятки ворон, бьющих меня крыльями, и мне подумалось, что так же чувствуют себя люди, которых забрасывают камнями. Мне почти ни разу не удалось подняться — под натиском вороньей стаи, вопящей, словно поссорившиеся рыночные торговки, я падала на землю каждый раз, как пыталась выпрямиться. Большую часть пути я проделала ползком, уткнувшись лицом в каменистую землю. За карканьем и шумом крыльев я иногда слышала, как трещит моя одежда, разрываемая острыми когтями. Боли от ударов клювом я почти не чувствовала — лишь от самых глубоких ран я вздрагивала, но сопротивляться или уворачиваться было бессмысленно: вороны обрушились на меня как песчаная буря.

Не веря самой себе, я нащупала бугристые корни старой сосны — мне удалось добраться до нее. С неимоверным трудом встав на колени, я воткнула нож в ствол дерева, другой кое-как защищая лицо, и прокричала, не слыша саму себя:

— Старое волшебство, спаси нас во второй раз!

Не усела я произнести последнее слово, как земля содрогнулась, и от страшного грохота мои уши заложило, словно я очутилась глубоко под водой. Почувствовала, как меня швырнуло в сторону, словно сам воздух ударил меня в грудь. Крики воронья смешались с пронзительным треском, и я, сумев сделать вдох после нескольких безуспешных попыток, поняла, что птицы более не терзают меня.

С опаской я приподнялась, бестолково вертя головой, и не понимая, где очутилась. Теперь от сосны меня отделяли все двадцать шагов, но старое дерево уже не походило на само себя: какая-то чудовищная сила расколола его пополам, как это бывает от удара молнии. Вороны испуганно метались над моей головой, ведь над холмом зарождалась непроглядно-черная туча, и воздух начинал тревожно гудеть — ветер усиливался с каждым мгновением.

— Беги, Йель! — услышала я звонкий крик Харля, и, повернув голову, увидела, что он уже выбрался из-под коляски, как и Хорвек, нетерпеливо подававший мне знаки пошевеливаться. Хоть я ничего и не понимала, однако решила, что демону виднее, как следует себя вести, когда вокруг бушует погодное колдовство. Теперь с ног меня сбивал ветер, со всех сторон света стремившийся к расщепленной надвое сосне, чтобы свиться в огромную темную воронку из пыли, веток, камней и воронья.

Только я подумала, что нам разумнее было бы остаться под укрытием коляски, как ее на моих глазах потащило в сторону, переворачивая и ломая, точно она была слеплена из бумаги и прутиков, как детская игрушка.

Почти ослепнув от песка и сора, залепившего мне глаза, я наугад ухватилась за руку Хорвека, и мы побежали куда-то вниз, по склону, пока земля не ушла из-под моих ног, и мы, один за другим, не покатились в одно из тех неглубоких каменистых ущелий, которые исполосовали крутой склон холма. Там мы, порядочно намяв бока о камни, очутились под укрытием нависающего уступа, и принялись кашлять и отплевываться. Из-за оглушающего рева ветра и раскатов грома, у нас не выходило ничего сказать друг другу. Я понимала лишь то, что Харль вспоминает матушку — быть может, свою, но, вполне возможно, и какую-то иную, а Хорвек все так же молчит, высокомерно не желая выказывать признаков волнения даже перед лицом бури.