Рыжая помеха

И в свете этой трагедии происходящее вокруг дерьмо неожиданно воспринимается… Никак. Никак оно не воспринимается.

Сижу, отстраненно анализирую происходящее, свой феерический проеб, входы-выходы из ситуации. И так это как-то легко, словно не о себе, родном и любимом, а о постороннем, совершенно чужом мудаке, так по-мудачески проебавшем все на свете. И в первую очередь, свою сладкую девочку.

То, что Света меня теперь и на пушечный выстрел к себе не подпустит, даже объясниться, понятно и логично. Как и то, что, если все разрешится нормально, то я и сам к ней не смогу подойти.

Либо буду работу продолжать делать, с которой только на тот свет уходят, либо, если все же Васильич меня сольет… Поеду второй раз зону топтать. По откровенно херовой, не особо уважаемой статье.

Пока сижу, раздумываю, соседи успевают подраться. Визгливый Сеня получает по хлебалу от спокойного похмельного дядьки и долго унимает кровь, стоя у умывальника в углу камеры.

Я даже не удивляюсь такому повороту событий. Дядька этот сразу показался мне непростым, хотя, вроде, ничего такого не делал.

Как притащили его, буквально через час после меня, в камеру, так он и свалился кулем на шконку и захрапел, распространяя вокруг себя плотный алкогольный духан.

Так мы и сидели с ним полдня до вечера, я — упорно разглядывая ногти и раздумывая о своей судьбе, а он — храпя и воняя на всю камеру.

А потом в камеру запихали Сеню.

Длинный придурок сначала суетливо бегал по периметру, бормоча и выкрикивая угрозы. Получалось у него невнятно, потому что по челюсти при задержании словил неслабо.

Ну а потом начал приставать к соседу, за что тут же и огреб.

Ко мне Сеня благоразумно не лез, видно, татухи и общий сумрачный вид отпугивали.

А еще возможно, что Сеня у нас — подсадной, как это часто бывает. Известный прием ментовской. Потому я с ним в диалог не вступал.

Дядька, поучив неугомонного Сеню правильному поведению в камере, опять заваливается на шконку.

А Сеня подсаживается ко мне.

— Слышь, чувак, — я только кошусь на него, усмехаюсь, и Сеня тут же исправляется, — то есть, я не то хотел… Короче… Хотел спросить, тут позвонить дают? Да?

— Конечно, чувак, — с готовностью отвечаю ему, радостно скалясь, — постучи в дверь, спроси телефон! Сразу дадут поговорить! Право на один звонок!

Сеня послушно подрывается и идет молотить по двери с криком, что ему срочно нужно позвонить другу.

Мы с дядькой наслаждаемся концертом по заявкам.

Ожидаемо появившийся в проеме двери мент, вместо телефона, хорошенько вламливает Сене по печени дубинкой.

И выходит.

— Это был звонок другу, паря! — ржет дядька, разглядывая сипящего на полу Сеню.

А я думаю, что, пожалуй, ошибся я насчет него. Не подсадной. Своего бы менты так не колошматили.

Сеня опять ползет к умывальнику, а я встречаюсь взглядом с соседом. Тот неожиданно мне подмигивает совершенно трезвым глазом.

Затем глядит на стонущего Сеню, плещущего на себя водой и быстро говорит:

— Бери на себя. Для личного кайфа.

Я молчу, опять ковыряюсь в ногтях. А сам лихорадочно обдумываю ситуацию. Я не признавался ни в чем, слова не сказал лишнего, когда оформляли и предлагали признать, что это все мое.

Допроса как такового не было.

И вот теперь…

С одной стороны мне радостно, что Васильич меня все же не забыл, не скинул со счетов и сейчас явно делает все, чтоб меня выпустили.

И при этом не поняли те, кто наблюдает, что я — засланный.

Ход, надо сказать, логичный и даже изящный.

Признаю, что это мое, будет административка за хранение и употребление без цели сбыта. И тут еще надо понимать, попадает ли то, что у меня нашли, под значительный или незначительный размер… И вот все мне подсказывает, что, когда брали, был первый вариант, а вот сейчас, после хлопот Васильича… Возможен и второй.

Ну а чего нет? Крас нихрена не докажет, что сунул мне много. Скорее всего, признает перед своим хозяином, что лажанулся и не доложил… Он же придурок, торчок конченый, запросто на такое способен.

Таким образом я выйду на свободу, слегка заляпанный в глазах общественности, но чистый перед теми, кем нужно.

И смогу продолжать работу.

И даже смогу… Нет. Не смогу.

Сука, не смогу.

Помощь по-братски

— Витя…

— А ты меня послушай, Васильев, если так и будешь продолжать мудачить, не быть тебе капитаном, — голос брата напряженный и грубый, но я привыкла, конечно же. Попробуй не привыкнуть, когда и папа, и брат, и все близкие родственники — очень даже серьезные чины в госструктурах. Мои подружки, иногда приходившие ко мне домой и нарывавшиеся то на разговаривающего по телефону Витьку, то на отца, коротко инструктирующего подчиненных, всегда впечатлялись.

— Вить… — напоминаю я о себе, когда брат с трубкой у уха, продолжает кого-то отчитывать в суровой матерной форме.

— Погоди, Свет, — командует он, потом, судя по всему, завершает разговор с подчиненным, — ты все понял, Васильев? Небрежность в работе равна небрежности в жизни. Ни к чему хорошему не приведет.