Рыжая тень

Для доктора, который отлично знает, как и чем надо вытаскивать впавшего в гипогликемическую кому киборга. Для доктора, сумевшего снизить агрессивность и киборгофобию капитана на двадцать восемь процентов простой беседой во время короткой прогулки по лесу. Для доктора, у которого есть «грог» — с самого Нового Бобруйска есть, это не тот препарат, который можно легко купить в аптечном киоске при любой станции гашения. Его и на больших планетах не везде достать можно, он подотчетен и наверняка только за очень большие деньги или… или по дружбе. По очень большой дружбе.

Тот разговор между доктором и капитаном, самый первый, записанный и так и не стертый из памяти, там ведь были слова про друзей из военного госпиталя. И о разнообразных редких препаратах, которые лучше иметь под рукой, просто так. На всякий случай, ну мало ли, вдруг пригодятся. И искренность доктора еле-еле дотягивала до сорока девяти. Тогда Дэн думал совсем о другом и не обратил внимания, но если подумать сейчас…

Если подумать сейчас, то можно прийти к выводу, что для доктора, наверное, сегодняшней ночью действительно не изменилось ничего. Совсем.

* * *

«Не надо вешать мне макароны».

«Лапшу, милый. Вешают преимущественно лапшу — если ты не авшур и не древняя актриса, конечно, и говоришь сейчас об ушах, а не о спинке стула. На уши вешают именно лапшу, Впрочем, моя древняя тезка и сушила феном и на стул вешала вроде бы именно лапшу, а не макароны, так что…»

«А есть разница?»

«Разумеется, котик! Огромная и существенная. Лапша плоская. А макароны с дыркой. Я бы сказала, что это позволяет однозначно причислить макароны к женскому роду, если ты понимаешь, малыш, что я имею в виду. Впрочем, шутку про что имею, то и введу, ты ведь тоже не знаешь, да? Ох, как печально, лапуся, это делает диалог куда более плоским, что автоматически возвращает нас к лапше как наиболее плоскому представителю макаронных изделий. Хотя сотри меня на месте злобный хакер, если я понимаю, как в концепцию гендерной дифференциации вермешелеобразных вписывается именно что плоскость лапши! Впрочем, если подумать, вялая и тонкая обвислость свежесваренной вермишели и навевает определенные ассоциации…»

«Я не об этом. Погоди. Я… я вообще не об этом!»

«Ну разумеется, лапуля, ты не об этом! Я бы сильно удивилась, заговори ты об этом в ближайшие… ну, как минимум лет пять. Так о чем же ты „не об этом“, а, зайка?»

«О том, что ты… ошибаешься».

«Ты хотел сказать — врешь, да, котик?»

«Я хотел сказать — ошибаешься».

«Почему?»

«Потому что это… оно совсем не похоже на… на то, о чем ты говоришь».

«Ты уверен, малыш? Ты так хорошо разбираешься в разновидностях счастья? Вот прям-таки разбираешься, да? Во всех-всех-всех разновидностях?»

«Ну… да. Оно разное. Я знаю. Да. Но это… это точно не оно!»

«Ты уверен?»

«Конечно. Я знаю, как оно выглядит. И как ощущается. Совсем иначе».

«Ну-ка, ну-ка, малыш, и с этого места поподробнее! Обожаю мемуары гедонистов и подробные отчеты эпикурейцев. И как же оно ощущается, это самое счастье? Если, конечно, моя компания не слишком мала для такого большого секрета!»

«Ты смеешься?»

«Нет, милый. Только самую малость иронизирую, не обращай внимания. Мне действительно интересно. Так что же такое счастье с твоей точки зрения, а, малыш?»

«Счастье, это… ну… Когда нет боли. Нет опасности — сразу и вот. Нет… смерти. Ну, близко нет. Когда о тебе забыли. И не трогают. Долго. Когда ты не умер сегодня и уверен, что завтра тоже еще не умрешь, с вероятностью не меньше хотя бы 65 %… Когда не мешают спать. Когда кривой приказ, который не обязателен и который легко обойти. И вишни. Особенно красные. И сгущенка. Даже без чипсов. Главное, чтобы не отбирали. Счастья много, разного, я был счастлив. Много. Я — знаю. Сейчас совсем другое. Сейчас я почти все время на грани панической атаки. Это совсем не похоже на… ну, короче, совсем не похоже».

«Ты не заметил, малыш, что все твои определения счастья несколько однобоки? Я бы даже сказала — отрицательны».

«Хорошее не может быть отрицательным. Ты опять… ошибаешься».

«Я о частице „не“, малыш. Не больно. Не трогают, не убивают. То есть чего-то всегда нет. Пусть плохого, да. Но — нет».

«Неправда! Сгущенка — есть. И чипсы».

«Ты сказал не так, мой забывчивый пожиратель сгущенки и чипсоед. Ты сказал — „не отбирают“. То есть там тоже была эта мерзкая отрицательная частица, вот я о чем, понимаешь?»

«Минус на минус дает плюс. Отрицание плохого — хорошо. Разве нет?»

«Кто бы спорил, малыш, кто бы спорил. Все это так. Но и немножко не так. Чуточку сложнее. Просто теперь у тебя впервые появилось кое-что и без „не“. Не отсутствие чего-то плохого, а просто… хорошее. И ты боишься. Боишься, что появится это самое „не“ — и теперь уже отменит хорошее. Как оно всегда появлялось раньше. Это нормально. Не то, конечно, что оно появлялось, это как раз не нормально. А то, что ты боишься. Это нормально. Ведь теперь тебе есть что терять… А ты уже не хочешь терять, правда? Терять — это вообще паршиво настолько, что вполне можно выскочить в коридор среди ночи в одних трусах…»