Рыжее знамя упрямства

Ее сосед Юрик Восьмушкин (который был совсем не вредный, он играл в школьном оркестре на флейте) шепотом попросил:

— Тимкина, дай почитать…

— А смеяться не будешь?

— Да ты что…

— Возьми, — чуть-чуть улыбнулась Прошка. И снова стала смотреть в окно. Вернее, за окно. В сумерки, которые постепенно делались прозрачными, светло-синими…

В этих сумерках выбрался из-под крыльца котенок Мявкус, которого тетка Зинаида никак не пускала в дом. Он вздрагивал.

Из низких облетевших кустов появился дракозленок Гриша. Он стряхивал с растопыренных крыльев капли.

— Привет. Опять выгнала? — сказал он.

— Теперь придется Прошку на улице ждать. Половину дня…

— Давай слетаем на Дракуэль, — сказал Гриша. — Я тебя столько раз уже звал, а ты…

— Я боюсь… Ты лучше бы Прошку свозил, она храбрая.

— Свожу, когда сделаюсь взрослый. А пока мне ее не поднять… Полетели!

— Ой…

— Сколько можно ойкать! Ну-ка, садись между крыльев… На Дракуэли тепло, не то, что здесь. И дракозьего молока сколько хочешь.

— Я много хочу, — признался Мявкус, который не завтракал.

— Там еще больше… Давай!

Мявкус еще раз сказал "ой", зажмурился и прыгнул Грише на спину.

— Не бойся, — сказал Гриша, — это ведь быстро. Не успеешь мигнуть — и там. Только держись крепче.

— Я хорошо держусь. Я цеплячий.

— Как это "цыплячий"? — удивился Гриша. — Ты же кошкин сын, а не курицын.

— Це-плячий! То есть крепко цепляюсь… — И Мявкус запустил коготки в Гришину шерсть.

— Молодец, — сказал Гриша. И вдруг засмеялся. — Вот бы Макаронина увидела нас! Села бы в лужу от удивления!

— А что такое "макаронина"?

— Не "что", а "кто". Прошкина учительница.

— А я думал, что макаронина это такая еда, — завздыхал голодный Мявкус. — Трубка из теста в молочном соусе. Так мяв-вкусно…

— Тоже правильно. Только еда это, когда с маленькой буквы, а Прошкина учительница — с большой, — объяснил грамотный Гриша.

— Лучше бы наоборот, — рассудил Мявкус.

— Что поделаешь… Ну, полетели?

И они полетели".

Октябрь 2005 г .

СЕМЬ ФУНТОВ БРАМСЕЛЬНОГО ВЕТРА

Первая часть МУЧАЧА ДЕСТАБЛЕ

Отвратительная девчонка

1

“Девочка” по-испански — “мучача”. Это сообщил мне Илья. В прошлом году ему вздумалось осваивать испанский язык (будто мало немецкого и английского!). За неделю Илюха выучил полторы сотни испанских слов и два десятка фраз. Вот тогда он впервые и обозвал меня мучачей.

Я бросила в него тапочкой. Он увернулся и начал объяснять, что в этом слове нет ничего обидного. Я сказала “врёшь!” Потому что мне было известно: “девочка” по-испански — “нинья”. Так называлась самая маленькая каравелла Колумба. Уж в кораблях-то я разбираюсь получше ненаглядного братца, хотя в голове у него немало сведений по всяким-разным вопросам (называется “эрудит”).

Эрудит Илюха сообщил, что “нинья” — это девочка ясельного или детсадовского возраста, а “мучача” — между между “ниньей” и “сеньоритой”.

— Этакое нескладное существо бестолково-переходного возраста…

Вторая тапка попала в Илюхину поясницу. В ответ он заявил, что я не просто “мучача”, а “мучача детестабле”, то есть “отвратительная девчонка”. Больше тапок у меня не было, я бросила в него пластмассовый стакан с засохшими ромашками (не попала). Братец укрылся в большой комнате и подпирал спиной и другим местом дверь, пока я колотила в нее кулаками и пятками. И сдержанно гоготал…

В нашей квартире две комнаты. Которая попросторнее, называется “большая”. А наша с Ильей — “детская”. Теперь название, конечно, устарело. Какое там детство, если Илюха почти студент, а я… в общем “мучача” и, к тому же, на вид старше своих неполных двенадцати лет. В прошлом учебном году, когда строились на физре, я была в шеренге вторая справа. Выше стоял только Левка Дубов по кличке Пень. А нынче, в седьмом классе, я, чего доброго, окажусь вообще правофланговой…

Год назад Илья натянул в нашей комнате леску с колечками. На колечках — зажимы. С их помощью Илья прикрепил к леске занавес, который мама сшила из разноцветных старых штор (на новую материю денег не нашлось). Илюха разъяснил, что по закону “взрослеющие разнополые дети” не должны обитать в одной комнате. А если расселиться невозможно, то пусть будет хотя бы так…

Я сказала, что он “разнополая балда”, но сильно не спорила. Идея с занавесом была неплохая. Он делил “детскую” посередине (рядом с люстрой, которую мы с той поры зажигали очень редко). Задернешь — и оказываешься словно в своей отдельной комнате, сама себе хозяйка. Впрочем, “устраивали суверенитет” мы только по вечерам, когда наступала пора укладываться. Я ложилась раньше. Илюха засиживался до ночи — то над книжками, то над какими-то схемами. Пестрые цветы, квадраты и орнаменты на сшитых шторах неярко просвечивали от его настольной лампы. Мне это нравилось: уютно так…

Но если брат не ночевал дома, я оставляла занавес незадернутым. “Вспоминала детство”. Смотрела в окно над Илюшкиным столом — на листья, звезды и отблески станционных фонарей.