Рыжеволосая бестия

Ей показалось, что эти слова Иосифа вновь прозвучали где-то рядом и сразу же послышались другие, произнесенные более тихо.

Возможно, Алиса подсознательно понимала, что подумали бы обитатели города, если бы увидели Иосифа, провожающего ее в церковь, и уже тогда хотела оградить его от злых языков, поэтому отправилась одна.

«Я поеду в тележке, Алиса, я поеду в тележке».

Эти слова донеслись до нее вслед за шепотом Иосифа. От них защемило в сердце и на глаза навернулись слезы. В этой просьбе она не могла отказать. Дэвид любил кататься в тележке, когда был жив… Пусть прокатится еще раз, последний.

Она посетила приходского священника. Он слушал ее внимательно, и, в отличие от регистратора, в глазах его не было заметно ни осуждения, ни насмешки. Он с пониманием отнесся к нежеланию Алисы лишний раз пользоваться добротой Иосифа Ричардсона, поэтому согласился провести службу в тот же вечер.

В церковь они пошли вместе с матерью.

Взгляд Алисы опустился чуть ниже, где начиналось большое поле. Густой ковер из красных маков, наперстянок и васильков расстилался от Холл-энд-коттеджа до самой церкви.

После разговора со священником она не стала нигде задерживаться и быстро вернулась домой. Поблагодарив Иосифа, который, вместо того чтобы отдыхать, сидел с Анной, она повела мать в поле. Бабушка Дэвида должна была принять хоть какое-то участие в его похоронах. Анна не понимала, зачем они собирали полевые цветы. Продолжая пребывать в своем иллюзорном мире, где она жила в окружении мужа и детей, Анна что-то шептала своему «прекрасному ангелочку» и нежно гладила голову дочери, которую, кроме нее, никто не видел. Алиса с трудом сдержала слезы. Мать покинула ее навсегда, так же как Дэвид.

В тот день было ясно и тепло, утих даже холодный мартовский ветер. Поле ничем не напоминало то великолепие, которое расстилалось за окном сейчас: настоящая королевская мантия из алых маков, высоких розовато-лиловых наперстянок, нежно-голубых колокольчиков и ярко-синих васильков, густо усыпанная невыносимо-желтыми одуванчиками и лютиками. Однако далеко не жизнерадостная палитра ранней весны обладала особой умиротворяющей красотой, которая так нравилась Алисе в детстве. В скорбный день похорон природа не поскупилась на эту красоту.

Алиса насобирала столько цветов, сколько умещалось в руках, отнесла их в дом Иосифа и сплела из них венки. Фиалки, синие, как весеннее небо, проглядывали между блекло-голубыми, почти белыми, лепестками лаванды; крошечные желтые первоцветы стыдливо прятались между фиолетовыми и золотистыми лакфиолями, их нежные головки лежали на темно-зеленых бугристых листьях крестовника. Но был среди собранных цветов один, которым не был украшен букет, который не был вплетен в венок.

Задыхаясь от волнения, Алиса сильно надавила на веки, чтобы успокоить вновь нахлынувшие чувства.

Уже почти пришло время нести Дэвида туда, где так одиноко и тоскливо, туда, где ей придется оставить его навсегда.

«Хочешь посмотреть на мальчика последний раз, перед тем как…»

Иосиф не закончил вопрос, и, хоть надвигающийся вечер уже погрузил комнату в полумрак, Алиса заметила, как в его глазах блеснули слезы.

Она не ответила. У нее самой сжалось горло от душивших ее слез, когда она взяла отложенные в сторону нежные стебельки со скромными голубыми цветочками. Незабудки. Как просто и точно название этого маленького растения передавало чувства, которые обуревали Алису в ту минуту!

Она последний раз посмотрела на родное лицо, поцеловала холодный, как мрамор, лоб и вложила букетик в маленькие руки.

«Ты не мог их видеть… — прошептала она, глядя на застывшие детские губы. — Ты не знал, как они называются. Но Бог знает все. Он знает, что память о тебе не умрет никогда. Он знает, что ты отправляешься к нему с чистой душой… Поэтому иди к Нему, милый мой… Иди к тому, кто будет помнить и любить тебя так же, как я».

Потом она поднялась и молча отошла в сторону. Иосиф начал прилаживать к гробу крышку, и скоро лица того единственного человека в мире, который по-настоящему любил ее, не стало видно.

Иосиф вынес маленький гроб на улицу и так заботливо поставил его на тележку, словно в нем лежал его собственный сын. Алиса разложила вокруг гроба цветы. Эта постель из цветов выглядела очень красиво, только Алисе хотелось кричать от боли и горечи, когда она катила тележку к церкви, где, кроме нее, никто не услышит, как священник будет просить у небес Божьей милости для Дэвида.