Рыжие сестры

Дон Лотарио улыбнулся.

– Чистая правда. В женщине горячей, даже если она и немолодая, сразу видно, кровь играет. А эти…

– Ладно, – сказал Плинио, допивая пиво, – нам придется тебя кое о чем спрашивать, так я буду звонить по этому телефону.

– По этому. Я там бываю каждый день. Вы только позвоните, я примчусь мигом, как на велосипеде, это тут рядышком, на улице Гравина. Чуть что надо – Гертрудис тут как тут. А уж для вас, сеньор Плинио и дон Лотарио, – какой разговор. Мне это ничегошеньки не стоит!

Они так устали с дороги, что решили в этот вечер никуда не ходить и, поужинав в гостинице, прошли в маленький салон, справа, посмотреть, не пришел ли Фараон, и выкурить перед сном сигарету.

В кресле сидела какая-то сеньора, очень пожилая, с виду иностранка; на коленях у нее была собачка – китайский мопс. В другом кресле молодой негр читал книжку на английском языке.

С того момента, как они вошли, сеньора с собачкой не сводила с них глаз. Наконец какое-то время спустя она спросила с явным Французским акцентом:

– Вы тоже из Томельосо?

– Да, сеньора, – ответил дон Лотарио. – Как вы это поняли?

– В этой гостинице – все из Томельосо.

– Кроме него, – показал дон Лотарио на негра.

– Он – не оттуда. И я не оттуда, а вот собачка – оттуда.

– Неужели?

– Да. Мне подарила ее одна девочка из Томельосо. Эта собачка дл я меня как ребенок.

И она замолчала, поглаживая песика, которому это определенно нравилось.

– Он у меня один, больше никого на всем свете. Все умерли во Франции.

– Вы давно живете в Испании?

– Пять лет.

– Вам у нас нравится?

– Нет. Но какая разница, где умереть?

Наступила такая тяжелая тишина, что даже негр заметил это и поднял от книги глаза, сверкнув фаянсово-белыми белками.

А французская сеньора, зажав песика под мышкой, с большим достоинством поднялась и, кивнув на прощание, вышла.

Дон Лотарио жестом выразил удивление. Негр, откинувшись в кресле, опять углубился в книгу.

Вышел дон Эустасио посмотреть, кто остался в зале. Поверх очков оглядел негра. Друзья немного поговорили с доном Эустасио, он рассказал им о французской сеньоре, и, поскольку Фараон все не появлялся, они, зевая, разошлись по комнатам, которые находились на верхнем этаже.

Рано утром они уже были на улице Аугусто Фигероа. Воспользовавшись помощью полицейского, которого им прислали из Управления, они открыли ящик туалетного стола, где лежали все ключи. И начали терпеливый осмотр одежды, писем, фотографий, предметов, которые хранили в память о чем-то, шкафов, комодов и шкатулок в поисках того, что могло бы навести их на след.

Из всего, что в это утро предстало их взгляду и прошло через их руки, внимание Плинио и дона Лотарио привлек лишь хранившийся в банке со спиртом человеческий зародыш всего нескольких недель. Банка стояла на верхней полке шкафа в спальне, которая в свое время, видно, принадлежала супругам Пелаес.

– Наверное, семейная реликвия, – сказал дон Лотарио.

Плинио согласился с доном Лотарио, и они пришли к выводу, что, должно быть, все в этом шкафу – семейные реликвии сестер Пелаес, потому что в шкатулках полно было всяких молочных зубов, прядей волос и даже бандаж от грыжи и прожженная женская перчатка.

– Да… видно, люди они памятливые и к смерти относятся с уважением.

После полудня позвонила Гертрудис и сказала, что придет напоить их пивком.

– Неужели ты считаешь, что мы приехали в Мадрид, чтобы день-деньской торчать в этой квартире!.. – сказал вдруг дон Лотарио и вышел на балкон, словно ему не хватало воздуха.

Плинио уставился на него:

– А вы думаете, что мы будем гулять? Мы работать приехали.

– Правильно, но одно другому не мешает. Можно, к примеру, прогуляться по Растро, перекусить в «Ларди» и в парк Ретиро заглянуть… Да мало ли… Просто мне не нравится сидеть тут целый день безвылазно.

– Да, выходить, конечно, надо. Но время у нас еще будет. Вот кончим дело и целый день посвятим здешней экзотике.

Плинио вспомнил, что в комнате рядом с кухней есть еще огромный шкаф, и пошел туда, но настроение у него немного испортилось. Дон Лотарио постоял некоторое время на пороге залитого солнцем балкона, посмотрел на светлые фасады домов и наконец с недовольным видом, проклиная все на свете, отправился к шефу.