Рыжий 2

— Заболел. Хреново мне, — прохрипел я, войдя в его комнату, и обессиленно рухнул на ближайший стул.

Игорь моментально сообразив что делать, нашел и привел единственного медика в нашей части, старшего прапорщика Татарчука. Который, потрогав мой лоб, приказал вызывать медицинскую буханку и везти меня в медицинскую часть автобатов.

Как меня забирали, везли и оформляли, помню словно в полусне. Более или менее я пришел в себя на следующее утро. Оказалось, что меня поместили в отдельный инфекционный бокс, где и продержали до Нового года, активно прокалывая, прокапывая и скармливаямне различные препараты.

А в обед 1 января 1992 года меня навестили начальник моего склада майор Чичун Сергей Петрович и майор-особист бригады. Фамилию особиста я не запомнил, а вот звали его Семен Семёнович, как Горбункова в «Бриллиантовой руке».

— Беда у нас, Евгений, — после взаимных уставных приветствий, произнес мой начальник. — Старший прапорщик Кузьмин погиб.

— Ооо, — только и смог я выдавить из себя.

— Это, в общем, секретная информация, — вступил в разговор особист. — Но ты единственный, кто с ним довольно близко общался и даже участвовал в одной операции, — и видя мои прифигевшивые глаза, пояснил. — Мы знаем о твоём участии в обмене металлических денег.

— А что с ним случилось? С Александром Михайловичем? — ушёл от ответа я, прекрасно зная и так, кто из присутствовавших здесь снабжал мелочью прапора.

— В новогоднюю ночь на него с ножом напал его напарник-немец. Ты должен был его знать. Майер, вроде. И ранил старшего прапорщика ножом, в ответ, тот застрелил немца из табельного оружия.

— Как? Он же всегда носил незаряженный пистолет, — удивился я.

— Значит, зарядил, — пожал плечами особист. — Михалыч немцу прямо в сердце попал, а сам истёк кровью. И его еще долго бы не нашли, если бы не начался пожар. Пожарные тела и обнаружили.

— Однако, — помотал я головой. — Чего они не поделили?

— Что-то, видимо, не поделили. И есть подозрение, что много не поделили. Скажи Евгений, ты знаешь ухоронки Кузьмина?

— Знаю.

— Ты должен нам их показать, — у моего начальника азартно заблестели глаза.

— А что я с этого буду иметь?

Майоры переглянулись и, улыбнувшись, друг другу покивали.

— Всё как ты и предполагал, Семёныч, — казалось с каким-то удовлетворением в голосе непонятно сказал майор Чичун.

— Ну, а то! — также непонятно согласился с ним особист.

— Лисин, если покажешь нам ухоронки, то мы тебя демобилизуем. Устроит тебя?

— Да, — согласился я, быстро справившись с удивлением. — А как вы это организуете?

— По медицинским показаниям устроим твою временную негодность к военной службе, ответил особист. — Тем более сейчас ты в медсанчасти. Через три дня из Лейпцига отправляется поезд с осенними демобилизованными. Вот с ними и отправим. А сейчас одевайся, собирайся, Сергей Петрович тебя отвезёт в часть.

…

К счастью, сразу в каптёрку покойного Михалыча меня не потянули. И я успел навестить её без свидетелей, благо копии ключей у меня имелись и хранились в моей комнате. Лезть в три главных тайника старшего прапорщика я не стал, а вот нычку под подоконником, опустошил. Там была пачка советских денег разного достоинства, от рубля и до новых полтинников с сотнями. К моему удивлению, даже две новенькие двухсотрублёвые купюры нашлись.

Всего в пачке, перетянутой резинкой, насчиталась одна тысяча стодвадцатьдва рубля. Майорам советские рубли я оставлять не собирался, пусть делят ухоронки Кузьмина, тем более, что одна из них была с сюрпризом. А мне рубли пригодятся. В бывшем СССР они еще кое-что стоили, по крайней мере на билеты хватит, не собираюсь я добираться домой в плацкарте по ВПД[153]. Забрал свои документы, а пистолет, трогать не стал.

Заодно перетянул из каптёрки ящик водки и два блока сигарет «Kent», которые поутру и презентовал старшине Василевскому, огорошив его тем, что меня демобилизуют по медицинским показаниям. Игорь не особо поверил в такую версию, но водку и сигареты благосклонно принял и разрешил забрать из его каптёрки зимний и парадный комплекты формы.

Особо много вещей я за свои семь месяцев странной службы не нажил. Гражданская одежда и обувь, в которой я ездил по Германии, осталась в том, выделенном мне доме. Там же остались и Жигули «копейка». Доверенность на автомобиль у меня была выписана по 1 января 1992 года, а значит, и он сам мне был уже недоступен. К тому же я не знал про обстановку там. Мало ли, вдруг там полиция сейчас. Напрягало только то, что герр Майер обещал меня записать в домовую книгу. Надеюсь, он этого не сделал. А еще сильней надеюсь, что и домовая книга, и личное дело Эрика Фокса сгорели в том пожаре.