Рыжий

Жители деревни расхлынулись, образовав широкий проход. Рыжий прошел мимо них и уже приближался к оцеплению. Еще немного, и загипнотизированные эсэсовцы уступили бы ему дорогу…

Вдруг над притихшей площадью что-то гулко треснуло. Это офицер, приподнявшись на локте и не спеша, словно в тире, прицелившись Рыжему в затылок, выстрелил из парабеллума. Голова Рыжего дернулась, свесилась набок, но он не сбавил шаг, продолжал мерно идти к цели — черным полушубкам. Правда, теперь его немного покачивало, как моряка, сошедшего после шторма на берег.

Чтобы не потерять равновесия, варяг понес девушку на руках.

Эсэсовцы расступились… и начали стрелять Рыжему в спину. Шинель покрывалась рваными строчками, но Рыжий все шагал, словно пули были ему нипочем. Ему, наверно, казалось — попутный ветер несет его в море.

И, переполненный отвагой и счастьем, он во всю мощь гаркнул победный скандинавский клич.

От его рева полопались окна в избах. Мирные жители улеглись вповалку, как при бомбежке. Даже зрители, прибывшие на спектакль по приглашениям, наблюдавшие за происходящим из надежных укрытий-бункеров, на какое-то время оглохли…

Очереди автоматов сошлись в одной точке. Рыжего развернуло на месте, и он, jie выпуская из рук девушку (она принадлежала ему по праву — по праву сильного — других прав варяг не знал и не признавал), упал лицом в снег.

Партизаны появились на площади внезапно. Возы, прикатившие со стороны леса и прикрытые для маскировки сеном, лихо разворачивались.

С них на ходу соскакивали мстители и бросались в бой.

Сражения, впрочем, не получилось. Деморализованные эсэсовцы не сопротивлялись. Казалось, они спешили быстрее покончить с постыдной ролью, бросали автоматы, тянули вверх костлявые руки. Лишь офицер не выпустил парабеллум, но тут же уткнулся лицом в настил.

Не вышло и задуманного режиссером кровавого, но благородного возмездия. Фашисты не походили на отъявленных злодеев — смахивали больше на трусливую уличную шпану. Опасаясь жителей деревни, они жались к партизанам-, искали у них защиты.

Было не ясно, как станут развиваться события дальше. Расстреливать безоружных у партизан пока не хватало духу. Да они просто не готовы были к подобному повороту событий. Все Рыжий. Это он провалил сценарий. Это он во всем виноват. Только женщинам, обступившим тело вынутого из петли мальчика, не было дела ни до Рыжего, ни до сценария. Горе, как известно, в зрителях не нуждается.

И тут, воспользовавшись неразберихой, офицер снова «ожил» и вскочил на единственный уцелевший мотоцикл. Мотор завелся с полуоборота.

Офицер наддал газ и, выполнив рискованную петлю на утрамбованном снегу, устремил машину к лесу.

Вдогонку защелкали выстрелы. Стряхнув оцепенение (но поздно! Офицер уже выскочил из зоны прицельного огня), партизаны были готовы разорвать в клочки любого фашиста.

— Ушел, гад, ушел! Сволочь! Фриц поганый!

Мотор неистово трещал, заходился в истерике. Каждый такт цилиндра приближал наиболее удачливого из фашистов к спасению. Но разве удачливого? Просто офицер предусмотрел все возможное, чтобы выбраться из очередной передряги живым. Опыт у него все-таки был. Сколько раз его загоняли в спектаклях в, казалось, безвыходные положения. А он ухитрялся выжить. Назло Режиссеру! Не возникало, однако, упоения удачей, радости избавления. Он слишком хорошо знал, что скоро все повторится сначала.

Сейчас он мчится в гарнизон за помощью. А потом его же поставят во главе карательной экспедиции, прикажут вешать через одного жителей деревни. Ну а чем такие забавы по сценарию заканчиваются, офицер помнит. Вот почему он ощутил тяжелый, тягучий, липкий страх. С ним офицер за последнее время сроднился. Страх терзал его постоянно, становился все острее, мучительнее. Но всему на свете должен быть предел!

Перед лесом (за ним гарнизон) на дороге была развилка. Неожиданно для себя офицер свернул с наезженной колеи на незнакомую дорожку, упиравшуюся в сплошную стену деревьев. Что за нею скрывалось — неизвестно. Ясно было одно: там нет ни карателей, ни партизан. Это была Запретная Роща. В нее нельзя было не то что входить — участникам представления не полагалось ее замечать.

Но инстинкт повиновения исчез. Словно кто-то вынул из головы офицера старую программу, а новую поставить забыл. И от этой стерильной пустоты стало на душе легко-легко. Он уже не офицер. Он дезертир.

Вопреки сценарию, вопреки всем правилам игры он спасает собственную шкуру.

С высоты птичьего полета видны как на ладони и деревня, и Запретная Роща: игрушечные дома, игрушечные деревья, игрушечные виселицы.

Фигурки людей похожи на игрушечных солдатиков. Один из них, оседлав мотоцикл, мчится к границе игрового поля…

На мотоциклиста, уже поверившего в избавление, откуда ни возьмись падала огромная птица. Перед самой землей она распахнула трехметровые крылья, пронеслась над головой беглеца (того чуть не сшибло ударной волной) и круто ушла вверх.