Рыжий Ангел

Зажмурилась и кивнула. Мы привлекали к себе внимание, в баре перестала играть музыка и повисла давящая тишина. Открыла глаза. Савельев все так же стоял при входе, щурился и криво улыбался. Он почти не изменился, только стал намного шире в плечах. Естественно, он узнал меня.

«Все, это конец».

Александр пальцами показал своим прихвостням идти за ним и не спеша двинулся в нашу сторону. Савельев шел неторопливо, как бы смакуя, оттягивая момент встречи. Он напоминал охотника, поймавшего в свой капкан долгожданную добычу. Я была его трофеем, раненым зверьком с затравленным взглядом, боявшимся даже шелохнуться и надеявшимся все-таки на чудесное освобождение. Возможно, он сжалится и отпустит на волю лисичку?

Каждый его шаг отдавался пульсом в моей голове. Дима тоже понял, что Савельев направлялся к нашему столику, и хотя быстро взял себя в руки, и внешне выглядел спокойным, я знала, что это не так. Нужно было срочно что-то предпринять.

— Дима, Димочка, — я вцепилась в его руку ногтями, вынуждая посмотреть мне в глаза. — Дима, ты любишь меня?

Он молчал.

— Т-ты ведь л-любишь меня, Дима? Ответь, ответь м-мне немедленно! — Мой голос срывался на крик. — Не м-молчи, не молчи, п-пожалуйста.

— Конечно, люблю, Женечка, — сказал он сквозь зубы.

— Тогда, п-пообещай, не в-вмешиваться. Я сама р-разберусь, пообещай, с-скорее, Дима, Савельев у-уже идет к н-нам.

— Я обещаю не вмешиваться, пока не посчитаю, что он перешел черту дозволенного, большего обещать не могу! — тихо сказал мне и повернулся в сторону Александра, именно в тот момент, когда тот подошел к нам.

— Ну, привет, Женечка. Сколько лет, сколько зим. А ты так же прекрасна. Все это время я жил воспоминаниями о тебе. Надеюсь, ты тоже с теплотой думала о нашей последней встрече?

Я очень сильно боялась за Диму, боялась, что он не выдержит и бросится драться с Савельевым, поэтому, собрав остатки своих сил, попыталась сделать вид, что мне все равно, что Александр безразличен, что он пустое место. Сделала глубокий вдох, мне надо было сосредоточиться и стараться говорить четко и медленно, чтобы не заикаться, не хотелось опять стать предметом его насмешек.

— Не думаю, что знаю вас, молодой человек? Вы мой бывший ученик? — Выдержала паузу, оглядела его с головы до ног и продолжила, — хотя больше похожи на папу ученика? Что-то не припоминаю вас?

Не знаю, зачем съязвила, но во мне начала закипать злость, которая спала все эти годы, внутри поднималась буря эмоций. Этот подонок прекрасно жил все это время, и никакие муки совести его не беспокоили. Стоял и нагло ухмылялся мне после того, что он сделал, знал, что его никто и никогда не сможет наказать, уверенный в себе, отмороженный ублюдок. Картины прошлого мелькали перед глазами. Хотелось плюнуть в лицо, смешать с грязью, ударить, растоптать, смыть его физиономию с лица земли.

— Ха-ха, птичка-синичка, а ты выросла и оперилась. Не в этом ли сопляке дело, который сидит сейчас рядом с тобой?

— Может и в нем, но тебя это точно не касается. А ты, я смотрю, свиту сменил? Что выросли детишки и дорожки разошлись? А были такими друзьями, такими друзьями, прямо «не разлей-вода». Что, не подстать тебе они теперь? Не угодны королю стали? Где же ты еще таких преданных дружков найдешь, которые по одному взмаху твоей руки прикурить подавали и по одному кивку понимали, что делать надо, безропотно подчинялись своему хозяину, как побитые собачонки. А? Где же они?

Я обвела взглядом зал и развела руки в стороны.

— Что, хороши они были только на время школы, а во взрослой жизни не нужны стали? Быстро же ты друзей меняешь.

— У-у, наша лисичка зубки научилась показывать? — Он наклонился к столу, чтобы быть ближе ко мне, и продолжил: — А такой ты мне еще больше нравишься. Сели, дружки мои, Женечка. Как были дураками, так и остались. Говорил им «папочку» слушаться, а они, суки, подставились. Денег им все мало было… Но, это лирика, так сказать, отступление. А вот ты, я смотрю, вспоминаешь на досуге о той ночи. Понравилось, все-таки?

Я вжалась в диван и отрицательно замотала головой.

— Ты ошибаешься! Все это время, я спала и видела, как ты гниешь со своими прихвостнями в местах не столь отдаленных.

А он продолжал с гадкой ухмылочкой:

— Ты, врешь, ты все врешь, лисичка. Тебе понравилось, я в этом уверен, помню, как ты стонала подо мной…

— Я стонала, от того, что мне было плохо, придурок, — медленно, выплевывая каждое слово ему в лицо, произнесла.

Я смотрела на него с ужасом. Савельев действительно думал, что я тогда получала удовольствие вместе с ними.

«Он сумасшедший, да по нему психушка плачет».

А он все нес свой бред, в который свято верил до сих пор: