Рыжий Будда

Я, Антон Збук, намеренно пишу слово Атаман с большой буквы, потому что только так мой патрон называет своего покровителя и начальника. Об Атамане ходят легенды, сам Юнг почтительно (о, эта почтительность сквозь зубы!) говорит: «Я подчиняюсь во всем Атаману», «Атаман приказывает мне подождать делать наступление на север», «Атаман велит мне не ссориться с японцами». И все в таком роде.

Но я все-таки думаю, что Юнг определенно старается быть скромным, или, вернее, он хочет действительно кому-то подчиняться для того, чтобы показать, что он прежде всего – солдат.

Но ведь всем ясно, что Атаману династия Цин нужна так же, как петуху тросточка. (Это выражение заимствовано у казака, который подает нам обед.) Атаман честно продается японцам, отдавая себе во всем отчет, и ему мерещится вовсе не престол какого-то богдыхана, которого отыскивает Юнг, а двуглавый орел и эполеты будущего маршала.

О Колчане мой патрон говорит с нескрываемым презрением. Он хохочет, произнося имя Герцога., как он называет полярного адмирала.

– Вы знаете, Збук, – сказал он мне однажды, пережевывая хлебную корку (он всегда ест рыжие верхние корки, и от этого крошки висят на усах), – этот дурак, мямля, стишки писал, ей-богу. Я сам видел, у него чемоданчик был такой клетчатый, жидовский, а вовсе не адмиральский, и чемоданчик этот доверху стихами набит… Стихов, как грязных воротничков. Вы понимаете, пишет стихи! Збук, почему вы смущаетесь, а? По-моему, вы тоже стишками балуетесь – у вас слог хороший.

Какое мне дело до того, что адмирал Колчак писал стихи? Да, нужно упомянуть, что барон Юнг не любит говорить о смерти Герцога. Она страшит моего патрона. Главный упор Юнг делает на то, что Герцог был расстрелян вместе с китайским палачом из иркутской тюрьмы, так по крайней мере известно из перехваченных давно красных газет.

То, что министр Пепеляев вел себя перед расстрелом скверно, не трогает Юнга.

– Что такое Пепеляев? – спрашивает меня Юнг и отвечает сам: – «Гражданская тля, канцлер, визирь мямли, пишущего стихи», «Серенький кардинальчик», как любил говорить о таких барон Будберг. Но адмирал по крайней мере не умер бабой, можно простить ему за это все стихи.

– А знаете, Збук, – бормочет он мне опять, – ведь меня тоже должны хлопнуть, а? Как вы думаете?

Он ходит по комнате, выразительно хлопая себя по затылку, задевает полами халата стулья, крутит усы и машет своей проклятой ручищей. Она у него похожа на мельничное крыло.

Потом он отрывисто приказывает:

– Ну, займемся творчеством, сверхчеловек Антон Збук! Берите перо и продолжайте…

И я пишу, честно зарабатывая свой зеленый горошек:

«Вероятно, вам известно, что Южный Китай заключил договор с большевиками против Северного Китая. Надо теперь ожидать, что большевики будут наступать не только на Харбин и Мукден, но и в сердце Северного Китая, через Калган на Пекин. Напрасно китайские начальники думают, что войска красных не пройдут Гоби. В России есть такие же места, и их начальники отлично знают, как надо проходить пустыни…»

Это письмо к генералу Найман-Вану.

Я пишу быстро и разборчиво, и Юнг долго смотрит на мои пальцы, бегущие вдоль линеек бумаги.

– Погодите, Збук! – вскакивает вдруг он. – Это, пожалуй, неверно… Хотя оставьте, не перечеркивайте. Вот что я хотел сказать: сами русские большевики не пойдут в поход, ведь в Китае есть свои большевики, свои революционеры.

Он хватается за голову и стонет:

– Ведь мы не видим войска, обозов, пушек! Это ужасно, что враг везде внутри. Они не будут, пожалуй, идти через Гоби, в Китае хватает своих большевиков.

Он опять долго ходит по комнате. Его кадык висит над воротником, он курит проклятые толстые папиросы, от которых у меня болит голова. К тому же эта жуткая привычка выдувать горящий табак из мундштуков, совершенно не заботясь о том, упадет ли он на пол или на мою бороду!

Я, Антон Збук, не умею писать связно, да, пожалуй, думаю, что– это не обязательно. Ведь человеческие слова похожи на ряды войск, а я не полководец, чтобы выстраивать их и любоваться парадом идей.

Пусть тот, кому достанутся эти строки, сумеет сам взять из этой массы то, что заблагорассудится ему. И он выстроит и бросит в бой бешеную кавалерию сравнений, поведет покорную пехоту глаголов, может быть, и чумазые саперы – имена существительные – пригодятся будущему повелителю слов.

Итак, пусть все, кому нужно, возьмут мои слова и велят этим словам идти в бой за дело, нужное каждому повелителю.

Хотя я сейчас хочу на минуту отказаться от только что высказанной мысли. Я думаю привести здесь несколько небольших событий, но отнюдь не подобранных мною под влиянием какой-нибудь тенденции. Кстати сказать, в этих заметках хронология даже и не ночевала. Я записываю по мере того, как вспоминаю…