Рыжий клоун

Две недели спустя она все еще всячески избегала зеркал, приглаживаясь щеткой наугад, чтобы выйти в магазин. Укутала все зеркала в доме темными покрывалами, несмотря на радость, распирающую их с мужем до остановки дыхания, до счастливых слез, до икоты. Сын вернулся. Разрыдался. Целовал ей руки, просил прощения. Он был совершенно таким же, как раньше, только придавленный чувством вины и страшными пост-воспоминаниями. Временами казалось, что он сошел с ума. После первой встречи к отцу он заходить отказывался. Мать отпаивала его успокоительными, отец старался не обижаться, и оба считали, что он это «переживет».

Отца лихорадило, правые культи покраснели, поднялась температура, ему нужна была срочная госпитализация и квалифицированная медицинская помощь, но он шипел и злился, когда ему это говорили. Жить он не хотел, свою роль он выполнил на «отлично» и цепляться ему было больше не за что. Когда сын не слышал, он злым шепотом требовал от жены таблеток, таблеток или чего-нибудь такого. Она обещала что-то придумать. Придумала же она, как избавиться от отрезанных конечностей. Это был их единственный успех.

Что говорить официальным органам, что врать соседям, как вернуть сыну паспорт и какую историю рассказать о его чудесном воскрешении, они так и не придумали. К тому же партнеры мужа по бизнесу каждый день названивали, требовали его к телефону, а когда она отнекивалась, раздраженно кричали в трубку:

– Пойми, Лида, так дела не делаются! Он же наш финансовый гений, без него мы и года не продержимся. Не скрывай, что у Вовки? Запой?

Дни шли, а выход все не находился. Она была в отчаянии. Все сводило ее с ума, и помощи не было никакой. Из театра она уволилась, ей уже давно было не до театров, но жгла обида, что главный режиссер отпустил ее без всяких уговоров «не сжигать окончательно мосты». Сын часами лежал в своей комнате, уткнувшись в стену, и отказывался от еды, муж с зеленым измученным лицом непрерывно водил обрубком руки по кушетке, называя это «гулять». Но ясность ума он не потерял и однажды сказал жене, неподвижно глядя в потолок:

– Шила в мешке не утаишь, Лида, шила в мешке не утаишь.

С этой пророческой мыслью она вышла в магазин.

ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ

Дорожка, ведущая в подъезд, была перегорожена знакомым черным Гранд Чероки. Как большой наглый пес он дурашливо скалился хромированной решеткой радиатора, и у нее сразу упало сердце. Двое крепких мужчин в черных кожаных куртках, щурясь на солнце, курили возле урны, изредка перебрасываясь негромкими словами. Она молча протиснулась вдоль машины, надеясь, что они не обернутся. Ей почти это удалось.

– Лида! Эй, Лида!

Сколько лет уже Лида! Она знала, что сделает. Сами напросились, ну, и значит, так тому и быть! Милости просим в дом, господа!

Пока они разувались в прихожей, подозрительно косясь на черную материю, под которой скрывалось зеркало, она накрыла мужа клетчатым пледом с головой, благо он задремал и не шевелился, и пригласила их в комнату. Они выглядели слегка встревоженными из-за глубокой трагической тишины, которая обступила их со всех сторон. Ее густоту невозможно было не заметить даже совершенно бесчувственному человеку.

– Ну, сам-то где? – шепотом спросил один из мужчин, а второй достал из пакета бутылку французского коньяка и водрузил ее в центр стола с некоторой торжественностью. За бутылкой последовали шоколадные конфеты. Партнеры пришли мириться, не понимая в чем их вина.

– Зови, что ль?

– Зову!

Она подошла к кушетке и, как фокусник, твердой рукой сдернула с мужа плед. Никогда прежде она не испытывала такого сладкого садистского удовлетворения от вида здоровенных взрослых мужиков, толкаясь выскакивающих на лестницу и рыдающих там до икоты, зажимая ладонями рты в острых приступах ужаса. Мало, мало, мало! Пусть знают, каково ей. Муж остался лежать в комнате страшным обрубком человека, даже не проснувшись.

Она вышла, и они долго шептались в подъезде, приходя к деловому соглашению. Их все еще трясло. Она была как кремень, миндальничать не располагала ситуация, и, в конце концов, они урегулировали все основные вопросы ведения бизнеса в новых условиях и дележки доходов. Никто ничего не подписывал, но их честное слово было прочней государственных печатей. Ей очень хотелось поведать о сыне и трудностях с его легализацией, но она понимала, что лучше этого не делать, если она не хочет, чтобы ей вызвали машину из психушки.

Еще минут десять она не отходила от окна, пока они совещались у подъезда, сморкаясь и постепенно успокаиваясь. Потом дверцы хлопнули и машина отъехала. Проблему с деньгами теперь можно было временно вычеркнуть из повестки дня.