Рыжий, Красный и человек опасный

Они медленно – так идут на казнь или к доске, когда не выучен урок, что почти одно и то же, – пошли сначала по асфальтовой дорожке, потом по траве мимо школьного забора – словом, привычным маршрутом «бега по пересечённой местности». Они подошли к свежеврытому столу и остановились. За столом шла баталия.

– Дубль-три! – орал пенсионер Пётр Кузьмич, общественник, член общества непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении, личность несгибаемая, поднаторевшая в яростной борьбе с пережитками капитализма в квартирном быту. – Дубль-три! – орал он и шлёпал сухонькой ладошкой о зелёное поле стола, сухонькой ладошкой, к которой намертво приклеилась чёрная костяшка «дубль-три». А может, вовсе и не приклеилась, а просто ускорение, с которым Пётр Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку, превышало земное, равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду и присущее свободно падающей костяшке.

– Это хорошо, – спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер – Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный в общественных делах. – Это хорошо, – ответствовал он и аккуратно, тихонько прикладывал свою костяшку к ещё вибрирующему «дублю» Петра Кузьмича.

– Смотри, Витька! – угрожающе говорил Пётр Кузьмич своему напарнику – как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трёшница.

– Я смотрю, Кузьмич, – хохотал Витька, – я их щас нагрею, голубчиков! – И удар его ладони о стол, несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция «Москва».

А у Павла Филипповича напарником был некто Сомов – тихий человек из второго подъезда. Он был настолько тих и незаметен, что кое-кто всерьёз считал Сомова фантомом, призраком, человеком-невидимкой. Был, дескать, Сомов, а потом – ф-фу! – и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали совершенно точно, что Сомов существует, и даже были у него дома: ходили с депутацией за отобранным футбольным мячом. Помнится, они мяч гоняли, и кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова. А тот – тихий человек, не ругался, не дрался, просто взял мяч и пошёл домой во второй подъезд. Тихо пошёл – не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего раза. С ним дело ясное: для него этот стол – кровная месть за тот случайный удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу с Гешей, на их модель под простынёй тоже посмотрел, заметил, что на мяч она не похожа, успокоился и приложил свою костяшку к пятнистой пластмассовой змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.

– Товарищи, – сказал Кеша, прежде чем Пётр Кузьмич снова замахнулся для богатырского удара, – мы к вам с просьбой.

Пётр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:

– Ну, пионеры, давай быстрее.

И Витька тоже стал смотреть на них, и тихий Сомов, и Павел Филиппович из-под очков глянул: что, мол, за просьба у пионеров, которые, как известно, молодая смена и просьбы их следует уважать? Иногда, конечно.

– Мы вот тут модель сделали, покажи, Гешка, так нам её испытать надо, а мы не знали, что стол врыли, и думали на пустыре, так можно рядом, мы не помешаем.

– Погоди, пионер, – сказал Пётр Кузьмич, – ты не части, ты по порядку – чему тебя только в школе учат? Какая модель – вопрос первый. Как испытать – второй. При чём здесь стол – третий. Ответить сможешь?

– Смогу, – обидчиво сказал Кеша. Он почему-то волновался и злился на себя, на это несвоевременное, глупое волнение, когда надо быть твёрдым и убедительным. – Это модель самолёта КГ-1, кордовый вариант, который мы хотим испытать на нашем пустыре. Мы не знали, что именно здесь общественность дома построит стол для тихих игр, и рассчитывали, что пустырь будет по-прежнему свободен. Однако теперь, понимая, что своими испытаниями мы можем как-то помешать вашему заслуженному отдыху, всё же просим благосклонного разрешения запустить в воздух этот первый в истории нашего дома самолёт.

Он кончил. Геша, снявший с модели простыню, с восхищением смотрел на друга: такую речь, несомненно, одобрил бы и сам товарищ нарком Чичерин, не говоря уже о директоре школы Петре Сергеевиче.

Теперь общественность разглядывала модель, и разглядывала по-разному. Пётр Кузьмич с неодобрением смотрел: он не доверял авиации, предпочитая железную дорогу, и если бы ребята смастерили модель паровоза или тепловоза, то Пётр Кузьмич разрешил бы испытать её и сам бы дал свисток к отправлению. Но самолёт… Нет!

А Павел Филиппович смотрел на модель с ревностью. Павел Филиппович тоже не любил авиацию, потому что в прошлом был артиллеристом и не уважал заносчивых авиаторов, которым год службы идёт за два, и звания быстрее набегают, и зарплата, и вообще… Вот если бы ребята пушку сварганили, то он бы сам «Огонь!» скомандовал. Но самолёт… Нет!