Рыжий пёс, бегущий краем моря

Зато слышу: стрекот кузнечиков, сонное щебетанье птах в листве, мышь-полевка уютно сопит в своей кладовке. Обоняю: тонкий аромат фиалок — ночных красавиц, дух примятой травы, мимолётного дождя. Поднимаю вверх ноющую, чуткую руку и ощущаю — не замученную годами и лишайниковой плесенью липу, что растет у подъезда. Платан. Я хотел бы опираться о платан, пел поэт. Широколиственный, чистый — лишь кора вся как в подживших ожогах. Так он меняет плоть.

— Барбари!

И тут — надёжный мохнатый бок притискивается к ноге, чуткое ухо передает свой трепет нагой коже, мокрый носище тычется в ладонь.

— Что развылась не ко времени? Здесь я. Всегда рядом, псица моя.

— Барбари, ты что, по-человечески говоришь?

— Нет, — он ухмыляется, Иванна чувствует его усмешку, его зубы всеми пятью пальцами. — Это ты по-псиному да по-волчьи понимаешь. Ныне ночка победной луны.

В самом деле — теперь у нее опять прорезается зрение. Луна разлилась на полнеба, серебряная, бубен её обвешан колокольцами звезд, чекан выбил на ней рисунки: брат убивает родного брата, пастух и пастушка сидят в обнимку, крылатый змей Цмок пьет молоко из хрупких лунных сосцов. Сова, неторопливо помахивая толстыми крыльями, пересекает широкий диск — живой знак мудрости. Свет лукавой Селены рождает истинные и ложные видения: как распознать, как отделить одни от других?

— Идём, псица моя, волчица моя; белая, белорожденная сука моя. Не оглядывайся, а оглянешься — только через левое плечо, чтоб не сбылось.

…Там нет дома. Чёрный обугленный столб, гарь на цепях, скорченная в три погибели хрусткая, хрупкая кукла с вытекшими глазами.

— Это я.

— Это ты.

Когда её волокли на костер, прицепив к ошейнику железную палку — чтоб не перегрызла, чтобы не смогла укусить палача, — когда накинули на ярость её три сетки из серебряных нитей, пронзили живот семью серебряными ножами и всадили в сердце тринадцать пуль из чистого серебра. Когда в боли и пламени она стала человеком и кричала как человек, потому что ей не захотели забить глотку железным кляпом. Тогда они смеялись и злорадствовали.

— Я убивала их раньше?

— Да, но не так. Ты перегрызала этим подлецам горло, чтобы возвратить их кровь той земле, которую они обездолили. Они сами пили её кровь и пожирали плоть, а свою забывали ей пожертвовать. Ты была лучшей из нас, эльфийская волчица моя Моруан, рожденная из пламени псица моя. Эх, до чего трудно было им тебя выследить! До чего непросто и мне дотянуться до тебя… Знаешь, за что тебя схватили? За что сожгли?

— Я была, как и ты, дитя от семени Змея Огненного Волка, доброго сына злого Огняника. Оборотень. Вот за это.

— Да, моя прекрасная псица. Нет, моя суженая. Не за чужие смерти. За то лишь, что ты была не такой, как все.

Снова ноет укус — сладко, будто женское лоно рядом с мужской плотью. Я подношу к лицу руку… нет, к узкой морде — когтистую лапу, наполовину скрытую тонким вьющимся волосом.

— Не подать ли тебе серебряное зеркальце, волчица моя? — смеется Барбари. — Зеркальце, выплавленное из трех сетей, и семи ножей, и тринадцати бесполезных пуль? Теперь оно тебе не опасно, жена моя, невеста моя: ты перешагнула порог.

В самом деле: гарь и зола уходят в землю вместе с хрупкими костями, прошлый жар развеялся, забылся, и нынешняя прохлада приносит новые запахи и звуки. Ах, соловьи на кипарисах и над озером луна, как пел расстрелянный поэт, камень белый, камень чёрный, много выпил я вина, мирт и лавр, мелкие тёмно-алые розы обвиваются вокруг хвойных пирамид, маслянисто-белая отрава магнолий, розоватые бутоны олеандра, крепкий дух соли и йода, раковин, выложенных кругами на прибрежном песке. Ритмичное дыхание моря, которым управляет божественная Селена. Откуда оно в нашем краю, такое огромное и чёрное? Чёрное море мое…

— Что ты со мной сделал, Барбари?

— Отыскал тебя. Вернул себе самой и мне самому. Ишь чего вздумала — в человеке прятаться!

— А куда теперь?

— Просто побежим, поскачем по краю воды, по кромке соли, по оторочке прибоя, по зову госпожи Луны.

Бок о бок и галопом. Белая сука, ярко-рыжий кобель. Восемь лап ритмично бьют в тугой барабан прибрежного песка. Шёлковая шерсть ниспадает волной, уши колышутся по ветру, точно локоны старинных кавалеров, хвосты как плюмаж на шляпе отважного Сирано, любовника Гекаты. Две лошади — рыжий жеребец и белая кобыла. Два цвета, две природы. Одно сердце.

— Смотри наверх — лицо Госпожи наполовину скрыто. Это зреет плод, это она посылает нам плод, чугунно-синюю смокву этой ночи. Тучу, беременную дождем, снегом и градом. Громом, зарницами и молниями.

— Что мы с ней сделаем?

— Поведём вдоль моря на поводке. Пригоним в твой город. Во все города.

Мы стали куда выше ростом — Псы Белой Наездницы, верховые лошади бога по имени Син. Скачи, всадник, скачи, всадница — мы с вами одно.