Он купил Вовке прочные брюки с карманом; убираются в этот карман коробка с червями, моток лески, ножик, три блесны и кусок хлеба. Надел Вовка брюки и пошел в школу, чтобы показать Генке, Борьке, Валерке и Нинке. Идет он по дороге и брюками любуется. А навстречу, на юг, катят навьюченные «Москвичи», «Волги», автобусы. Лето наступает. Много интересных дел ждет Вовку и его друзей впереди. И лес охранять надо, и речку, и семена собирать. Отец говорит, что малины будет много, грибов, орехов. И окунь на Лудоньке с ходу хватает, и до щучьего жора недалеко…
В классе все были какие-то хмурые. Странно: через два дня каникулы, а они хмурые. Вовка толкает локтем Валерку и шепчет:
— Из роно, что ли, кто приехал? Проверка, что ли?
— У Анастасии Павловны кто-то из сродников умер, — сообщает Валерка.
И только теперь Вовка замечает: у учительницы изменившийся голос, покрасневшие глаза и усталая походка.
А после уроков, когда все разбежались по домам, он увидел, как Анастасия Павловна, опустив плечи, сидит на скамейке, поджидая автобус на Новоселье. Вовка знал, что автобус появится минут через сорок, и быстро побежал в рощу, где растут ландыши. Он сделал большой букет, добавил к нему голубых колокольчиков, перевязал леской и, подойдя к скамейке, протянул цветы учительнице.
— Ах, Вова! — как бы после забытья встрепенулась Анастасия Павловна. — Спасибо тебе, милый…
Она хотела еще что-то сказать, но Вовка уже пошел по дороге, поигрывая ивовым прутиком. Пилотка была у него на самом затылке, к новым брюкам пристали парашютики одуванчиков. «Кем он будет? — подумала Анастасия Павловна. — Ах, какая разница кем! Он будет человеком, как и все дети Степана Кузьмича. Человеком он будет…»
НА ПАСЕКЕ
Глиняное обливное блюдо, доверху наполненное медом, Никифор Евтифеевич поставил к нам поближе, разложил ложки, а сам, усевшись в сторонке, стал любезно потчевать:
— Угощайтесь… Свеженький… Только что откачали с Пелагеей для пробы немножко…
Мед был еще теплый, светловато-золотистая его масса просвечивала насквозь, источая тот густой душный запах, какой бывает только на цветочной полянке в самую жаркую и тихую пору лета. Мед всегда пахнет летом. И еще детством и солнцем. Мы едим его, нахваливая, наперебой говорим об этих волнующих ароматах, о неповторимом вкусе, а Никифор Евтифеевич довольно улыбается, поддакивает, качая белой головой:
— У нас на Дальнем Востоке меда особые, таежные, чище наших медов, поди-ка, и не сыщешь. Вон кругом сопки да дебри какие, на сотни верст не то что там дыма какого, а и пылинки нет. Ну и пользительность от этого большая. Я вот за свою-то жизнь ни одной таблетки, считай, не выпил, все мое лекарство — медок наш таежный…
Никифору Евтифеевичу Тестику — восемьдесят три года. Когда директор пчелосовхоза «Кировский» Виктор Мефодьевич Бутурлакин и главный агроном Хабаровского треста пчеловодства Александр Дурников, приехавший сюда что-то проверять, рассказали мне о Евтифеевиче, этом знаменитом знатоке медоносов, мастере взятка почти с семидесятилетним стажем, я сразу же представил его почему-то этаким заматерелым таежным дедом, заросшим по самые глаза бородищей: возраст у Евтифеевича уже нешуточный, да и живет он со своей Пелагеей Николаевной где-то у «черта на куличках», на дальнем хуторе, состоящем теперь всего из одного дома. Никифор Евтифеевич еще в молодости показывал свои редкие меда в Москве на выставке, обучил пчеловодческому делу десятки людей, и я попросил Бутурлакина, чтобы он свозил меня к нему на хутор. Но Бутурлакин и сам как раз собирался к Никифору Евтифеевичу. Они в это время, перед началом главного медосбора, всегда к нему ездят, все совхозные руководители, чтобы посоветоваться, порасспросить и поучиться у наставника-пчеловода…
И вот мы у него дома. Неторопливо пьем чай с медом, беседуем. Евтифеевич совсем не такой, каким я представлял его. Он чисто, по-офицерски выбрит, опрятен, во всей его жилистой натренированной фигуре есть что-то строгое, армейское, будто он долго служил и только недавно вышел в отставку. Я вскользь намекаю ему об этом, а Пелагея Николаевна, услышав мои слова, выскочила из кухни и охотно ответила за мужа:
— А с его характером и не растолстеешь. Не поймешь, что на пенсии, как работал, так и работает. Еще темно, а он уже вставши и все на пасеке, все возле пчел или в огороде, в саду. Хорошо еще, что мед-то есть кому забирать, нам самим много ли надо…