Ржаной хлеб

Над головой Тихоновны висит увеличенная фотография: молодой парень со значком «Ворошиловский стрелок» на груди. Это Иван, сын ее первый. Он работал в колхозе, закончил десятилетку, ушел добровольцем на фронт и погиб в самом начале войны. Невеста его так и не вышла замуж, и, когда встречает ее Тихоновна, по сердцу ее как ножом колют, словно она виновата, что нет в живых умного, работящего Ивана…

Похоронку на него она в ноябре получила. Егора уже не было дома, он тоже на войну ушел тогда. А потом немцы нагрянули, встали обороной на правом высоком берегу Дона, из пулеметов и пушек по селу ударили. Было это ночью, загорелись, заполыхали дома, стога сена, заревел скот, метавшийся в отблесках пламени, заплакали дети, заскрипели телеги. Забрав кое-какой скарб, вместе с другими жителями пошла на восток и Тихоновна с кучей малых детей. Трое за подол держались, одного она на руках несла, а остальные тащили пожитки. Шли они обочиной дороги, в небе кружилась немецкая «рама», и когда налетали истребители, дети сбивались в кучу, а Тихоновна укрывала их своим телом, стуча зубами, невольно шептала молитву…

Остановилась она не так уж далеко от своей Петропавловки. Жила трудно. Так трудно, что не могла иногда двух ведер воды на коромысле поднять. Но работала за троих мужиков: и косила, и сеяла из лукошка, и нахала на лошади. Принесет в котелке жидкого кулеша, разогреет на таганке, поставит на стол и смотрит, как дети жадно едят, постукивая ложками. Старшие уже понимали все, отложат ложку, просят:

— И ты ешь, мама…

— Ничего… Нам в поле давали, — обманет Тихоновна.

Наказывал Егор беречь детей, вот она и берегла. Как ни плохо жили, а школу ни один не бросил, учились все на пятерки. Это от Егора пошло, он всегда за учебу строго спрашивал. За учебу да еще за правдивость. Не терпел он лжи, никогда никого не ударил, хотя и провинности были. Только Степана однажды отходил ремнем. Взял он двадцать копеек на кино, а сказал, что нашел…

Много уж воды утекло с тех пор, дети выросли, выучились, сами взрослых детей имеют, а вот как только соберутся все вместе да затянут песню, так и плачет Тихоновна…

Да, тут плачет, а по другому делу слезу из нее не выжмешь. Ни за что. Нет, был еще случай совсем недавно, месяц назад, когда надевали ей и Егору Антоновичу через плечо шелковую широкую ленту: «Почетная семья колхозника»…

Событие это проходило в клубе при большом стечении народа. Егора Антоновича, Анну Тихоновну и всех их детей усадили в президиум. Председатель колхоза огласил решение правления и парткома о присвоении семье столь высокого звания, сообщил, что Егор Антонович, Анна Тихоновна и их дети отдали родной артели сто восемьдесят лет своей жизни и произвели столько продуктов, что ими можно было бы прокормить целый город в течение года и что на их доме будет прикреплена специальная доска.

В зале захлопали. А председатель, переждав шум, стал рассказывать о золотых руках Егора Антоновича и его детей, о их трудолюбии и красоте душевной. Выступали потом и другие колхозники, и, слушая их, Тихоновна как бы со стороны видела и себя, и Егора своего, и ребят. Словно в кино представились ей те дни, когда создавался колхоз. Егор, тогда еще совсем молодой, в три часа ночи заявился домой, крикнул с порога ожидавшей его Анюте (так он называл ее в то время, да и сейчас иногда называет), что он уже колхозник, имя артели дали «Красный луч», а его единогласно выбрали конюхом и кузнецом. Утром к их двору свели всех лошадей, свезли телеги, плуги, бороны. В своем сарае Егор и за конями ухаживал, и ковал их, сделав станок, и жатки ремонтировал. Чего он только не делал в колхозе помимо основного хлеборобского своего ремесла! Где трудно — туда и Егор. И Тихоновна с ним. И детей он к любой работе приучил. И в поле, бывало, ребята с ним, и в ночном, и на сенокосе. Вот в те дни и зарождалась, укреплялась в них неистребимая, благородная любовь к земле, к родной стороне своей, к природе русской, к труду крестьянскому. Уж как ни тяжко было одно время в колхозе, ничего почти на трудодни не давали, но ни сам Егор Антонович, ни дети его даже не заикнулись, что надо бросить землю, уйти туда, где лучше.

— Придет время, сынки, все на селе изменится, — говорил детям Егор Антонович, — Земля сама напомнит об ошибках. Земля — это мать. А мать в трудную минуту кто бросает? Вот то-то и оно-то. Вас матка-то в войну нешто бросила?

И он был прав, все изменилось на селе, окреп колхоз, набрал силу.

— Егору от всей души! — несется из зала, — И тебе, Тихоновна! Столько деток поднять не каждая может!

— Да каких деток-то! Все ученые, мастера!

— Иная мать с двумя-то еле-еле управляется!

— И что там долго говорить, званье по заслугам дадено! Все бы так-то к делу да к землице относились!

Тихоновна поднимает голову, как бы просыпается ото сна. А когда председатель завязал ей на спине шелковую ленту почета, не выдерживает, берет за руки Егора, ничего не может сказать людям, света не видит…