Ржавчина. Пыль дорог

– Я сбежал из дома четыре года назад, – прозвучало это так, будто он хвастался. – Жалко, тогда мне не хватило мозгов спереть вообще все мало-мальски значимые бумаги. Вдруг нужная бы и попалась. Чтобы обновить документы, мне нужно либо смотаться в родной город и шлепнуть печать о продлении, либо найти здесь легальную работу, квартиру и зарегистрироваться. При проверке на дороге или в захолустных городках мой паспорт еще прокатывает, но, если начать копать глубже, все вскроется. Да, еще сотрудники паспортного стола обязаны сообщить в полицию о появлении гражданина с просроченными документами. Мол, ждите, скоро он к вам явится с объяснительной и заявлением на замену.

А я так прикинул: сумма штрафов уже давно покруче моего заработка будет.

На меня вдруг пахну́ло другой жизнью, до этого момента знакомой исключительно по выпускам новостей.

Прокуренные полицейские участки, профилактические рейды по каким-то захламленным грязным квартирам, скользкие, змеящиеся слова: неблагополучные семьи, подростковая преступность, безнадзорность… Все это, несмотря на одежду явно с чужого плеча и уличные словечки, не вязалось с образом сидящего напротив парня. Нет, дело не во внешности. В Дэе не чувствовалось страха, который, как мне тогда казалось, является неизбежным спутником сбежавшего из семьи подростка.

– Сколько тебе сейчас?

– Семнадцать. Поэтому предпочитаю не иметь дел с представителями власти. По закону они должны будут вернуть меня обратно в семью или отправить в интернат до совершеннолетия.

– Подожди, мне тоже семнадцать. Это уже кое-что. Когда у тебя день рождения?

Оказалось, Дэй старше меня всего на три месяца.

– Вот и первая зацепка, – его глаза прямо-таки сверкнули охотничьим азартом. – За три месяца смотаться на другой конец страны сделать второго ребенка – это еще успеть надо. То есть, сделать ребенка – минут пять хватит, но что-то твой отец не производит впечатление человека, готового вот так, без ухаживаний и прелюдий, прыгнуть в постель к первой встречной. Кстати, он воевал?

– Нет, он ученый. Хотя занимался разработками для армии. Но я о них все равно ничего не знаю. И никто не знает, кроме его начальства и кураторов.

– Круто, – присвистнул Дэй. – Надеюсь, за тобой сейчас не следят люди в штатском?

– Так война-то кончилась, – я пожала плечами. – Вспомни, пожалуйста, хоть что-нибудь. Случайные разговоры, сплетни, места учебы, что угодно из жизни родителей.

Дэй задумался. Было странно и несколько дико наблюдать, как человек мучительно долго пытается вспомнить что-то об отце и матери. Как будто все это время только и делал, что старательно их забывал.

– Заводские рабочие. Оба. Окончили местное училище с разницей в пару лет. Близких родственников не знаю, во всяком случае, никаким бабушкам и тетушкам меня на выходные не сдавали. На войне не были, но у отца помню значок «За труд на благо армии», такой давали тем, кто работал на оборонку. Ходячие стереотипы, даже прицепиться не к чему.

– Кажется, ты не особенно их любишь, – я осторожно коснулась его руки.

Он тихо рассмеялся.

– Я не особенно их. любил. Любить или ненавидеть имеет смысл только то, что прямо влияет на твою жизнь, родители в число этих факторов давно не входят. Нет, они живы, я думаю. И ничего плохого не сделали, они просто ничего не сделали. Если начнешь копать, уточни, не ездил ли твой отец в рабочие командировки на юг. Тоже зацепка. У тебя дома есть телефон?

– Конечно, – я вырвала из блокнота лист и написала номер. – Позвони через пару дней, я постараюсь что-нибудь выяснить к этому времени.

– Заметано, – кивнул парень, пряча листок в карман. – Идем, я тебя провожу.

Аэй

У тяжелой, рассчитанной на взрослого мужика, а не на подростка, работы, есть один неоспоримый плюс – она начисто выбивает из головы все мысли, оставляя ровно столько сил, сколько нужно, чтоб отрубиться от усталости на своем месте, а не над тарелкой или в душевой кабинке. Но сейчас не срабатывал даже этот способ. Потому что мои сны принадлежали ей.

Я закрыл глаза, стараясь отрешиться от навязчивого мурлыканья радио и поудобнее устроиться на брошенном на пол матрасе. Рин… Это становилось наваждением. Заставляло чувствовать себя ущербным, грязным. Нельзя так тянуться к возможной сестре. С такими мыслями – нельзя. От кого прятаться, от себя, что ли? Я хочу быть с ней… Во всех смыслах.

Я поймал себя на мысли, что хотел бы раздеть ее и просто любоваться. Забавно, но с сексом это было никак не связано. Скорее, что-то отвлеченно-эстетическое. Наверняка у Рин выступающие лопатки, похожие на зачатки крыльев. И хрупкие, беззащитные плечи…

Желание тем более странное, что к семнадцати я попробовал, кажется, все, кроме тяжелых наркотиков, а невинность ухитрился оставить два года назад в подсобке магазинчика для дальнобойщиков, где работал. У меня была сменщица, рыженькая и смешливая, на несколько лет старше. Так, со смешками и взаимными подколками, у нас все и вышло.