Ржавое зарево

Да уж… И в этой, и в привидевшейся нынче, и в той, завершенье которой показывал тебе четвероединый волхв… Веселые же, однако, судьбы уготованы твоей душе, Кудеслав Мечник или как тебя там… Веселые да счастливые…

— А эта… — Мысь беспомощно пошевелила губами. — Ну, та… которую умучили… Она красивая была? То есть будет.

Вятич лишь неопределенно дернул плечом.

— Может, ею станет которая-то из нас? — спросила Векша (непонятно как-то спросила: то ли опасливо, толи с потаенной надеждой).

Мечник снова дернул плечом.

— Значит, нет. — Векша вздохнула. — В твоем видении не было нас, в нашем — тебя… Жалко.

— Старец Корочун говорил, будто встретившиеся в одной жизни никогда не встречаются друг с другом в иных, — сказал Мечник, глядя в огонь.

— Но я с Мыськой встретилась же!

— Вы с нею вроде как одно…

— А с тобой? — Векша заглянула ему в глаза. — С тобой мы разве не…

Кудеслав молча обхватил ее за плечи, притиснул к себе. Мысь громко да обиженно засопела, и подлинная Горютина дочь, вздохнув, поскреблась в Мечникову бронную грудь:

— Ладно уж, и ее приласкай. А то заплачет.

Вятич не глядя чиркнул ладонью по Мысиной голове. Движение получилось торопливым, неловким и до безобразия похожим на подзатыльник, но девчонка тихонько заурчала от удовольствия.

— Корочун… — Мечник поперхнулся, обнаружив, что имя мудрого хранильника почему-то сделалось неприятным — оно словно залипало в гортани, вызывая чуть ли не тошноту. — Он говорил, будто даже если ныне сущие встретятся в одной из грядущих жизней, то попросту не узнают…

— Но я да Мыська ведь узнали друг дружку! — обиженно перебила Векша.

— Это вовсе другое. Вы нынешние узнали себя в тогдашних… тамошних… Кор… Ну, этот, научатель твой, он сказал…

— Тебя-то нынешнего я тоже знаю! — фыркнуло Горютино чадо. — И ты знаешь нынешнюю меня. Так что нет нас друг у друга в грядущей жизни, и весь сказ на том. А с чего… — она запнулась и вроде как сглотнула что-то, застрявшее в горле, — с чего Коро… ой… Ко-ро-чун… фу… вел с тобой такие беседы?

Кудеслав прикинулся, будто либо не расслышал вопроса, либо не понял, что это вопрос. Не хотелось вятичу затеваться с новым пространным рассказом. Душа не лежала. Муторно было ей, вятичевой душе. Не оттого муторно, что тревожно, а как раз оттого, что тревога, пробудившаяся вместе с самим Кудеславом, как-то незаметно исчезла.

Сгинула.

Иссякла.

Все было неправильно.

Беспечность спутников была неправильной, потому что оказалась она слишком уж чрезмерной.

Ленивая расслабленность самого Мечника была неправильной, потому что… Потому что ее просто не могло быть. После давешних таких правдоподобных и таких тревожных подозрений спокойнехонько сидеть да разглагольствовать леший знает о чем?! Пускай день потерян, пускай даже случилось это и не по твоей вине — все равно, нужно было хоть место привала сменить, нужно было хоть что-нибудь делать…

Делать…

Тупая неуклюжая боль раздраженно заворочалась в затылке, спугивая досадные мысли. Вот еще напасть… С пересыпу, что ли? Или наоборот — дает себя знать мучительная усталость последних дней? Как бы то ни было, а все-таки хорошо получить целый день отдыха. Вот и угомонись, пользуйся негаданным подарком судьбы, чтобы восстановить подорванные силы — они еще, небось, пригодятся…

Боль немного поворочалась, повозилась, словно бы устраиваясь поудобнее, да и заснула. Именно заснула, не сгинула. Лишнего движения… да что там — даже какой-нибудь излишне беспокойной мысли вполне может оказаться достаточно, чтобы спугнуть эту настороженную чуткую дрему. И потревоженная хворость куда как жестоко выместит на побудчике свое раздражение.

Вот и не беспокой, не зли.

Угомонись.

Уютно потрескивало в костре, клонящийся к закату Хорсов усталый лик превращал палую листву в ярое золото да червонную медь, луговая даль истаивала красноватым туманным маревом…

— Я вот думаю… — внезапно проговорила Мысь, глядя на полупрозрачный костровой дым (в полнейшем безветрии тот возносился к небу отвесно и плавно). — Думаю, думаю…

— А ты разве умеешь? — не удержалась Векша, но бывшая златая блестяшка пропустила этот ехидный вопрос мимо ушей.

— Все думаю, и никак не могу понять: времена, которые мы видели и ты видел, — они разные или нет?

Кудеслав развел руками (вернее — одной рукой, потому что вторая обнимала женины плечи), подлинная Горютина дочь проворчала: «Пойди разбери!»

Мысь вздохнула, потом еще раз вздохнула, а потом решительно втиснулась под свободный Мечников локоть. Кудеслав не пытался ей помешать, он лишь вопросительно глянул на Векшу, но та словно бы и не заметила выходки своего уподобил. Ну и ладно.

— Я к чему спросила-то… — Девчонка ерзала, обустраиваясь у вятича под мышкой основательно и надолго. — Я это к тому…

Договорить она не успела.

Жежень (наверное, он давно уже лишь притворялся спящим) внезапно вывернулся из-под полушубка и поднялся на ноги. Стараясь не глядеть на троицу, рассевшуюся по другую сторону костра, парень выговорил хрипло:

— Слышь, Векш… Извиняй — Ку-де-сла-ви-ха… Ты говорила, тут озерцо неподалеку… Где?

— Там…