Ржавые листья (СИ)

— Здоров лаяться, — с насмешливым уважением бросил наместник и подошёл ближе. — Ну, что скажешь, Яруне? Ты, говорят, Гюряте в Вышгороде сказал, будто ты из моей дружины. А я вот что-то в своей дружине такого удальца не ведаю. Так за что ж тебя имали-то, ведаешь, или как?

— Или как, — хрипло ответил Ярун. На его правой скуле радужно зацветал полновесный синяк. — За что ж?

— А я вот от тебя это услышать хочу, — хмуро сказал Слуд и кивнул кату. — А ну!

Кат шевельнул рукой, кнут, извиваясь, хлестнул по спине вестоноши. Рубаха туго лопнула наискось через всю спину, обнажив первый багровый рубец. Ярун коротко взвыл.

— Рассказывай, Яруне, — всё с той же хмурой ласковостью посоветовал наместник.

— Да что рассказывать-то? — простонал Ярун сквозь стиснутые зубы.

— Всё рассказывай, что ведаешь, — безжалостно ответил Слуд. — Кто замешан, с кем сговор имеешь, кто куда бить будет, что намерены дальше делать… кто тебя куда и к кому послал.

Кат ворошил очаг, и пляшущее пламя бросало на стены пляшущие причудливо ломаные чёрные тени. Яро рдели в огне калёные железные клейма и крючья, а кат поглядывал на Яруна и оглаживал рукоять кнута, словно капризную девку.

— Так что ж ты молчишь, Яруне?

Через час, когда дело дошло до раскалённого железа, деревянных подноготных гвоздей и горящих сухих веников, вестоноша всё-таки сломался и заговорил.

Слуд узнал всё.

И рать Свенельда в Киевских лесах.

И заговор в Чернигове.

И имя того, кто его возглавляет — городовой воевода, тысяцкий Претич.

К концу дознания Ярун уже обвисал на дыбе бесформенным кровавым куском, едва ворочая безвольным языком. На вестоношу, бессильно обвисшего на ремнях, было страшно смотреть — вывернутые в плечах руки задрались мало не выше головы, ноги вытянуты вниз, и к каждой привязано по камню в пуд весом. Из многочисленных ран и язв сочилась уже не кровь даже, а мутная сукровица. Голова свесилась до плеч, глаза закачены. На груди страшный ожог, заплывший кровью вперемешку с какой-то непонятной слизью.

Но главного от вестоноши Слуд не узнал — имени того, кем заговорщики собирались заменить великого князя Владимира. И не то, чтобы он выдержал пытки, таил это имя или скрывал — раз сломясь, он рассказал всё. Он просто этого не знал.

— Молчит?

— Молчит, — прохрипел кат, отбрасывая в сторону опалённый веник. — Молчит, сволок.

Слуд, не брезгуя кровью и грязью, подошёл к висящему, тронул его за подбородок, заглянул в полуприкрытые глаза. Шумно вздохнул — заплясало, метнувшись, пламя в светцах.

— Бесполезно, воевода, — раздался за его спиной голос ката.

— Что? — в голосе Слуда звякнуло железо.

— Он ничего уже не скажет, как его ни терзай.

— Почто?

— Сдох, — коротко пояснил кат.

С заборола крома открывался вид на Десну и заречье. Там, на заливных лугах, играло недавно вставшее солнце и разгоняло нависший неровно клубящейся стеной туман. А на высотах в заречье стройные ряды белоствольных березняков длинными толпами убегали на полдень, в буйно зеленеющую по весне Степь, что, языками вклиниваясь в лес, подступала мало не к самому городу.

Воевода Слуд стоял на забороле, опершись локтем о прорезь бойницы, и задумчиво теребил себя пальцами за нижнюю губу. За его спиной, молчаливо озирая кром, недвижно стояли двое кметей его собственной дружины — близнецы Ждан и Неждан, оба один в один веснушчато-рыжие.

Мы не можем даже повязать их всех враз — сил не хватит. А стоит начать хватать по отдельности — они встанут все разом.

А ведь тебе именно это и надо, — глубокомысленно заметил себе Слуд. — И руки твои будут развязаны.

Сколько мы имеем верных воев? — Слуд невидяще глядел в заречье. — Дружина — два десятка кметей. Сотня воев из числа верных. И с этими вот неполными полутора сотнями тебе, наместник, надо повязать две сотни городовой варты, дружину Претича, подавить градских — ремесленную и купеческую старшину, да ещё и невесть сколь городовых бояр с дружинами. Пупок развяжется.

Из градских бояр можно рассчитывать только на двоих — Велегостя Синего да Радомира Коновода. Эти против Киева в открытую не пойдут. Однако ж и на твою сторону не станут, — возразил кто-то внутри.

Безнадёжно.

Но есть одна мысль.

Любеч. Вечный соперник Чернигова.

Вестоноше до Любеча о-дву-конь полдня пути. И полдня — обратно. Для того, чтоб сотни две воев Любеч ополчил, да в Чернигов они пришли — день всего надо. Послезавтра к полудню любечские вои могут быть у ворот Чернигова. И вот тогда…

Но тогда вестоношу следует отправить немедля.

Слуд обернулся. Близнецы уже не стояли недвижно. Ждан сидел на перилах и грыз калёные орехи, безбоязненно болтая ногами над четырёхсаженной высотой и сплёвывая скорлупу вниз со стены. Неждан облокотился на перила рядом с ним, попинывая ногой резную балясину.

— Вот чего, орлы, — сказал воевода, и близнецы мгновенно выпрямились и принялись есть господина глазами. — Возьмёте каждый по три коня.

— Зачем? — поднял бровь насмешливый Неждан.

— Не перебивай, — велел Слуд. — Мне не до шуток. Поедете о-дву-конь в Любеч, отвезёте тамошнему тысяцкому Зарубе от меня грамоту. Поняли?