Ржавый капкан на зеленом поле

Иозеф Тракл был прав. Он инстинктивно чуял неладное. Но и Тракл не мог знать всего. Он считал, что Вальтер просто сбился с пути.

Один лишь я знал теперь все. Вальтер предал. А предателем нельзя быть ни на четверть, ни на половину. Предательство завладевает всем человеком, всем его существом. Как страшная неизлечимая болезнь.

Как смерть.

Я повернулся и пошел к двери. Мне больше здесь нечего было делать.

— Арвид! — крикнул вслед Вальтер.

Я остановился.

— Зачем ты пришел? Оправдываться? Защищаться?.. Так почему же ты ничего не говоришь?

— Оправдываться?.. Мне не с чего оправдываться — все это ложь. И ты знал! Обязан был знать — мы были друзьями! Но тебе очень хотелось верить. Очень! Это как-то оправдывало тебя самого. Хотя бы в своих собственных глазах.

— Твоя теория — ломаный грош! Воробей — вот где истина! Воробей!

— Он цеплялся за последнюю соломинку. — От Воробья тебе никуда не деться!

— И Воробей ложь. Вот видишь, я прав: ты сам ищешь себе оправдания. Но Воробей тебя тоже не вытянет из трясины. Если бы ты был… прежним, то, узнав о Воробье, нашел бы способ известить наших товарищей о моем, как ты считал, предательстве. Но ты ничего не сказал нашим. Ты помог тем, другим. И они с твоей помощью загнали меня в ржавый капкан. И именно поэтому ты так добивался, чтобы в этот раз я приехал не один, а с Ингой. Именно с Ингой!.. Вот тебе и вся истина!

Вальтер стоял вполоборота ко мне, уперев взгляд в стену. Он был весь натужен, до мельчайшего мускула, туловище даже подрагивало от напряжения. Лишь его крепкие тренированные ноги словно вросли в пол.

Я шагнул в тамбур.

— Обожди! — снова остановил меня Вальтер.

— Бесполезно! Нам не о чем больше с тобой говорить. Ты ведь все равно не назовешь имена.

— Не могу… Они будут мстить. И не только мне одному… — Вальтер по-прежнему не отводил глаз от стены. — Об одном прошу, — произнес едва слышно, — не говори ничего Эллен.

Я вышел…

Куколку я отпустил на площади Хехштедт, у дома, где находилось издательство «Глобус».

— Благодарю вас, мой господин! — таксист, не пересчитывая, обрадованно сунул солидную пачку двадцатишиллинговых в кассовую сумку рядом со своим сиденьем. — Ну, все, сегодня я наверняка вырвусь вперед!

— Что у вас — соревнование?

— Своего рода. У кого выручка больше, тот освобождается от грязной работы по дому. «Эврика» — это ведь не просто таксомоторная фирма, это еще и студенческая коммуна. Мы все вместе работаем и живем. Единой семьей, свободной от всяких предрассудков…

Да, неуемная молодость закручивает здесь самые неожиданные виражи!

В приемной редакции я спросил Герберта Пристера. Материалы этого талантливого журналиста-коммуниста привлекали меня своей остротой и бескомпромиссностью.

Мне объяснили, где его найти. Я прошел через общую редакционную комнату, больше похожую на склад письменных столов. Они располагались впритык, как костяшки домино. Кто-то ругался по телефону. Кто-то прогонял на скорости магнитофонную ленту с интервью. Кто-то, сидя за пишущей машинкой с заложенным в нее чистым листом, задумчиво пускал дым в потолок, словно отыскивая там первую, начальную фразу, которая, как мощный буксир, потянет за собой остальные.

Рабочий день в редакции еще только начинался.

Двухметрового роста сутулый детина в яркой ковбойке с закатанными рукавами, весь обложенный гранками, недовольно поморщился, когда я отворил матовую стеклянную дверь в его каморку.

— Мне нужен Герберт Пристер.

— Всем нужен Герберт Пристер, а больше всех ему самому. — Он растормошил гранки на столе, разыскал секундомер, нажал пусковую головку. — Даю вам три минуты времени. — И оттопырил в ожидании нижнюю губу, отчего лицо сразу приобрело скучающе-брезгливое выражение.

Но оно тотчас же исчезло, как только я назвал свою фамилию.

— О, так, значит, это вы… сегодня утром? А нас почему-то не поставили в известность, и уже одно это обстоятельство заставляет насторожиться. Кто устроитель лекции?

— Научное общество «Восток — Запад».

— «Восток — Запад», «Восток — Запад»!..

Отложив свой секундомер, он забегал по клетушке, умудряясь при этом каким-то чудом не сталкиваться с мебелью. Потрепанные джинсы пузырями вздувались, на худых коленях.

— У всех этих обществ и союзов, существующих на частные пожертвования, есть что-то общее с шикарными дамами без мужей. Так же много средств, так же много поклонников, так же много тайн… Кто у них президентом?

Я назвал фамилию.

— Ну, это весьма почтенная личность.

— Не сомневаюсь. Только вот он долго был не у дел.

— И этим могли воспользоваться?

— Может быть, лучше рассказать все с самого начала? — предложил я.

— Вы правы.

На сей раз обошлось без секундомера. Герберт Пристер слушал заинтересованно, не прерывая, делая изредка пометки в большом настольном блокноте. Затем задал несколько точных вопросов, которые показали, что он уже нащупал главный нервный узел всей этой истории.