Ржавый капкан на зеленом поле

– Вот, держите, здесь его добро. – Она передала мне узелок. – Обними деда, Юрис!

Мальчонка словно только этой команды и ждал. Подбежал ко мне и лобызнул в щетину.

Я растерялся. Какое добро? Какой дед?

Оказалось – в самом деле внук!

Женщина эта прижила с моим Кристапом сына. Сам Кристап ушел в конце войны в леса, к зеленым или как их еще, да там в гнилых болотах и сгинул. А она собралась на Дальний Север, на заработки. Вот и решила подкинуть сынишку мне.

Сказала: на два-три месяца. Как только там приживется, так за ним и явится. А сама исчезла навсегда. Больше никогда я ее не видел.

Не скажу, чтобы я сильно горевал или там возмущался. Надоело мне до смерти это одинокое мое житье. Ведь в доме ни живой души, даже собаки больше не заводил с тех пор, как сдох старый Альдис. А тут все-таки ребенок. Внук!

Мальчонка оказался смышленым, но шкодливым. Сколько он у меня рыболовных снастей из клети перетаскал, сколько игличек, которыми сети сшивают, для своих стрел перепортил! Лазил повсюду, ничего от него не спрячешь, ничего не укроешь.

А в школу пошел, посыпались на него жалобы. Не учится, дерется, малышам прохода не дает, учителям каверзы всякие строит. И никакие слова на него не действовали. Одно только признавал: порку хребтиной. Выпорешь – два-три дня как шелковый. А потом опять за свое.

А однажды – это уже, наверное, по пятому его школьному году было – заявляется ко мне его учительница. Молоденькая, стеснительная. Городская – из Риги.

– Товарищ Лайвинь, мне надо с вами серьезно поговорить.

Я сразу смекнул:

– Опять Юрка?

Кивает.

– Подрался? Окно вышиб?

– Нет. Совсем другое. Он бумажки цветные в школу носит, ребятам на перышки сменивает.

– А что – не полагается?

– Вообще-то можно, другие тоже носят, и картинки, и фантики. Но на этих – герб фашистской Латвии. Неприятности могут быть. Тем более, говорили мне на почте, ваш Юрис письмо сдавал – тоже с фашистскими марками.

Юрка как раз тогда во все концы письма гонял, все разыскивал свою сбежавшую мамашу.

– Ладно, учительница, я разберусь. Хорошо, что сказали.

Она ушла, а я стал думать. Марки, цветные бумажки… Может, тоже фантики? Но откуда вдруг Юрка столько фантиков раздобыл? Конфетами я его не балую.

И вдруг меня словно стукнуло. Ну да! Сундучок! Там портфель – и в портфеле цветные бумажки целыми листами!

Значит, Юрка уже и до чужого сундучка добрался!

Слазил я на чердак, посмотрел. Все верно: раскинуты тряпки, стоит сундучок голенький. Лазил, негодник! Да и вот, тут же рядом, изрезанный лист.

Пока Юрки не было дома, сволок я сундучок в клеть, зарыл там в землю по крышку. Аккуратно присыпал сверху, завалил старыми, прогнившими, никуда уже не годными сетями – они расползались под руками.

А Юрке устроил хорошую порку. Он выл пароходной сиреной. Но не спросил за что. Сам знал, стервец!

Еще сколько-то времени прошло – год ли, два ли, сейчас разве вспомнишь? Опять кличут меня соседи:

– Иди, Кристап, там тебя городской дожидается… Что-то зачастили к тебе за последние годы. То в войну какой-то барин на пыхтелке наведывался, то сына твоего полюбовница с подарочком. То вот теперь этот ферт…

Он и впрямь фертом оказался. Плащик заграничный, штанишки дудочкой. Как раз тогда узкие брюки верх над широкими да круглыми взяли. Даже у нас в поселке молодые по ним словно умом тронулись. А этот… Старый уже, сивый весь, а поди ж ты, тоже от моды не отстает.

Я сначала прикинул про себя: так, пустое, никчемный человек! Конторщик либо по торговой части. Наверное, насчет угрей или лососей. Думают в Риге, что у нас их здесь завал. А он мне вдруг конверт предъявляет:

– Вы отправляли?

У меня сердце в пятки. Неужели из милиции? Выходит, права была учительница. Сейчас Юркины грехи мне боком выйдут.

– Не-е, – трясу головой, – не я!

– Ну как же! – доказывает. – Обратный адрес ведь ваш.

– Так его любой и каждый нацарапать может. Скажите мне свой адрес, я его на письме надпишу, а вы потом долго разбираться будете.

– Меня не само письмо, меня эти марки на нем интересуют. Вот!

– Да разве ж то марки, почтеннейший? Фантики это. Марки – они ведь с зубчиками.

– Не все. Бывают и вот такие, отрезные… А вы подумайте, вспомните. Я бы за них хорошую цену дал.

Вижу: нет, не милицейский человек. Отлегло от души.

– А зачем они вам? В дело все равно их не пустишь. На почте ругаются – говорят, давно уже вышел их срок.

– А я как раз коллекционирую старые марки.

– Что с ними делаете?

– Коллекционирую. Ну, собираю.

– А зачем?

– Как вам объяснить? Любитель, для ублажения души. И потому готов вам за них хорошо заплатить.

– Нет, нет! Нету у меня ничего!

– Подумайте!

Мы на кухне беседуем, а Юрка вдруг из соседней комнаты выскакивает – он, оказывается, убежал с занятий и дрыхнул там на постели.

– Ничего ты, – говорит, – не знаешь, старый! Есть у меня еще пять листов этих картинок. Вот! – И показывает, дьяволенок. – Сколько дадите?

У того аж руки затряслись.

– Десятку за лист.

– Мало! Двадцать давай!

Он и на двадцать согласен. Десять штук красненьких на стол выложил. Надо же: такую кучу денег за никчемные бумажки отвалить!

– Я бы еще взял. Может, найдете?