Ржавый капкан на зеленом поле

– Не буду делать тайны из того, что ваши бывшие соотечественники, – Шмидт указал при этом головой на соседнюю комнату, куда он выпроводил статистов, – они настаивают на первом варианте. Вы им здорово насолили своими историческими исследованиями, и они хотят таким образом нейтрализовать их воздействие на публику. Но вам совершенно не обязательно с ними считаться. Я оставляю выбор за вами. И вообще в принципе возможны и другие варианты. Например, права человека и их нарушения в Советском Союзе. Например, отсутствие свободы вероисповедания. Мне важен лишь конечный результат: не согласен, заявляю во всеуслышание, прошу политического убежища. Это – главнейшее условие!

Завтра в десять утра… В моем распоряжении оставались неполные сутки. Удастся ли сделать что-нибудь за такое короткое время?

– Вы все молчите, профессор? Хуже всего, когда человек молчит. Молчание – это первый признак смерти, – мрачно пошутил он. – А я вовсе не хочу, чтобы вы умерли. И еще больше мне жаль вашу дочь.

– Вы охотник, господин Шмидт?

– В переносном смысле?

– В самом прямом.

– Нет. Можно сказать, нет. Разве что в далекой молодости… А почему вы вдруг спросили?

– Были бы вы охотником, знали бы тогда, что нельзя торопить зверя, попавшего в капкан. Первое время он опасен и безрассуден. Нужно обождать, пока зверь не свыкнется со своим новым положением. Тогда его можно брать голыми руками.

Нет, перехитрить его мне не удалось. Он прекрасно понял, чего я добиваюсь, и рассмеялся:

– Спасибо за совет. И все-таки я хотел бы как можно скорее услышать ваше мнение по поводу всего сказанного. Уж слишком мало времени для приручения зверя – лекцию мы переносить не станем.

Я кивнул: глупо было надеяться на отсрочку.

Да, времени оставалось мало, очень мало…

– И еще вопрос, господин Шмидт.

– Пожалуйста, пожалуйста! Сколько угодно.

– Куда вы ее дели?

Он не понял. Или сделал вид, что не понимает.

– Кого?

– Ингу. Мою дочь. Я смогу ее увидеть?

– Нет ничего легче. Когда вы хотели бы ее видеть?

– Сейчас.

– Ах, сейчас? Одну минуту. Фреди! – крикнул он.- Фреди!

Из соседней комнаты расхлябанной походкой вошел скуластый блондин с сонными глазами цвета илистой болотной жижи. За все время он один из всей собравшейся здесь теплой компании не проронил ни слова.

– Фреди! Профессор хотел бы видеть свою дочь…

Как?! Неужели они и ее доставили сюда?

– Ну! Давайте же, давайте!

Тот либо не очень хорошо понимал по-немецки, либо до него доходило долго.

– А! – коротко произнес он наконец.

Подошел к буфету, сдернул мешковину с какого-то ящика, словно случайно поставленного здесь, по соседству со старинными бронзовыми часами под стеклянным колпаком.

Ящик оказался четырехсекционным телевизором с маленькими, с книжку, экранчиками. Щелкнул тумблер включения, сонный блондин повертел какие-то рычажки. Один из экранов засветился мягким мигающим голубоватым светом.

И сразу же я увидел Ингу. Она стояла возле окна нашей венской квартиры на улице Марка Аврелия и поливала цветы. Камера была установлена в дверях балкона напротив; по низу экрана проходил витой край замысловатого ограждения из кованого чугуна.

На этом балконе, выходившем во двор, как и окна нашей квартиры, каждое утро появлялся улыбчивый молодой человек с гантелями. Он вежливо кланялся нам с Ингой и принимался за гимнастические упражнения.

– Славная девушка! – сказал Шмидт, разглядывая не очень четкое изображение. – И старательная. Ни минуты без дела. То убирается, то стирает, то, вот как сейчас, поливает цветы. Вы воспитали хорошую дочь, примите мои поздравления.

Объектив приблизил изображение. Инга улыбалась и махала рукой – видимо, с балкона или из окна ее приветствовали.

Сейчас Инга была видна ясно и отчетливо. Такой она казалась тоненькой, такой беззащитной! Я, содрогнувшись, подумал, что вот так же, ничего не подозревая, она могла бы улыбаться и наведенному оптическому прицелу снайперской винтовки с тонким черным перекрестьем в самой середине.

Может быть, в нее уже целились, прикидывая, куда удобнее стрелять…

Фреди что-то покрутил на цоколе аппарата, экран погас. Но сразу вспыхнул другой, повыше. Он показывал Ингу в профиль. Объектив телекамеры помещался, по-видимому, где-то совсем рядом с ней, скорее всего в кабинете нашей квартиры; там стоял книжный шкаф во всю стену.

– Все! – зло крикнул, словно выстрелил, Шмидт: Фреди явно допустил промах, демаскировав еще одну камеру. – Все! Выключите! Спасибо, хватит!

И, дождавшись, когда Фреди выйдет из комнаты, снова обратился ко мне:

– Еще вопросы?

– Хм! – Усмешка у меня вышла очень горькой. – Какие еще могут быть вопросы, господин Шмидт.

– А ответ?

Я тяжело вздохнул:

– У вас, вы сказали, нет семьи. Но и вам, наверное, нетрудно представить себе, каково отцу лишиться такой вот девочки. И я не хочу ее лишаться.

– Это и есть ваш ответ?

– Неужели вы ожидали другого?