Ржавый меч царя Гороха

Или вот ещё было. Выстроил я как-то дежурных стрельцов на небольшую лекцию о толерантности и терпимости. Ну, с иностранцами или представителями братских народов у нас проблем нет. В массе своей все ведут себя прилично, а если кому и приходится объяснять правила вежливости, то с этим стрельцы и без моих подсказок отлично справлялись. Чёрт же меня дёрнул за язык провести коротенький инструктаж по представителям сексуальных меньшинств. У меня стрельцы разбежались! Бросили пищали с бердышами и брызнули наутёк во все стороны! Мне потом их начальник Фома Еремеев вечером отчитывался:

— Нельзя ж так парней пугать! Они как услыхали, что в Лукошкине… эти… твои… водятся, что сзаду к мужикам примериваются со своим аршином, но бить их за такие дела нельзя, а тока улыбаться вежливо… Теперича на службу выходить не хотят! Друг на дружку косятся, опасаются: ты ж сказал, что нормально сие и мода на то по всей Европе да у половины творческого люду. Кабы нас иконописцы не побили за такое на них подозрение…

Так что вот, профилактика преступлений у нас ведётся, только не всегда на высоте и не часто с положительным результатом.

Ну и гражданское население к общественно полезной деятельности тоже привлекаем, как можем. Последнее, кстати, чревато — народ у нас в Лукошкине социально активный, им милиция до сих пор в диковинку, но руки чешутся, поэтому помогать нам лезут сами, вне зависимости — надо не надо, просили не просили, как-то вот так…

Помнится, вот буквально на той неделе поступили два заявления на конокрадов. Ну вроде как заезжие цыгане украли у кого-то кобылку, перекрасили из пегой в вороную, гриву накладную присобачили, хвост нарастили, а потом ещё и надули несчастную всем табором. Надули — это без кавычек, это через трубочку в задн… пардон, вставляют и дуют по очереди. Короче, лошадка вышла — загляденье: круглая, сытая, красивая, блестящая, словно праворульная иномарка!

Шоу в том, что эти пройдохи ту кобылу краденую её же хозяину сбыть попытались. А он свою скотину по глазам узнал, всплакнул у неё на шее да к людям с перемазанной чернилами рожей и обернулся. Двое особо впечатлительных цыган рухнули в обморок. Ещё одного с сердечным приступом отметелили на базаре. Так у нас два заявления и сохранились: первое о краже кобылы, второе о том, что цыган за побои претензий не имеет, вину осознал, впредь умнее будет. Я так понял, просто постарается не попадаться…

Что я сегодня расписался, а? Наверное, потому, что спать не хочу, хотя время уже давно за полночь. Вставать утром, с петухами. С петухом. В хорошем смысле этого слова. Я имею в виду традиционный деревенский будильник с перьями и гребешком. С первых побудок моей заветной мечтой стало увидеть его в супе или на сковороде. И хотя Яга пока против, мечтать не запретишь!

Отложив блокнот, я сбегал в сортир на заднем дворе, хотя бабка с регулярной настырной заботой ставила мне ночной горшок под кровать, вернулся, разделся, взял с подоконника большущее красное яблоко, не удержался и с хрустом откусил кусок. Мысль о том, что раньше у меня на подоконнике яблок никогда не было, пришла слишком поздно. Вроде после того, как упал на колени и на губах запузырилась пена…

Не имея возможности даже позвать на помощь от режущей боли в желудке, я каким-то чудом доковылял до лестницы и, кажется, грохнулся оттуда, пересчитывая каждую ступеньку. Потом всё кончилось. Наступила темнота…

Больше ничего не помню. Обрывки…

Ночь. Жар. Ночь. И боль, боль, боль…

Чьё-то тёплое дыхание коснулось моей щеки.

— Никитушка-а-а, сокол ясный, — жалостливо пропел мне на ухо бабкин голос. — Да ты живой ли?

Я с трудом разлепил глаза. Судя по солнечному свету, бьющему из окна моей горницы, давно утро. Тогда почему меня не разбудил петух? Я опять закрыл глаза.

— Бабуль, да что ж вы его так допрашиваете? А то сами не слыхали, как Никита Иванович с лестницы-то навернулся и весь мозг отшиб?! С ним сейчас нежно обращаться надобно, ровно с дитём малым…

— Ты ещё меня поучи!

— Ай-ай-ай, обидели лялечку. — Чья-то тяжеленная ладонь начала безжалостно гладить меня по затылку. — Лялечке бо-бо! Тьфу на лялечку красивую, чтоб не сглазили! Чур меня, чур!

— Уберите идиота с моей головы, или я за себя не отвечаю, — неуверенно ворочая языком, потребовал я, пытаясь сесть.

Яга с Митькой в четыре руки вернули меня обратно в подушки.

— Живёхонек, — умилённо всплеснула руками бабка. — Говорила я тебе, Митенька, рано гробовщика звать. Теперь и заказ на кутью отменяй до кучи!

— А я ить ещё и стрельцам по чарке обещался, на помин души участкового…

— Вот, твердили ж неслуху: поспешишь — людей насмешишь. Не до смерти враги сыскного воеводу отравили, выкарабкается Никитушка наш, правда ить?!

Я почувствовал жгучее желание встать и со всеми разобраться. Встать мне опять никто не дал, но даже лёжа я отметил стоящий в углу горницы венок с надписью «От сотрудников» и занавешенное зеркало. Вот, значит, как, да-а:

— Митя! Бабуля! Кто-нибудь объяснит мне, что у вас тут происходит?!

— Дык похороны же… вроде… — честно потупились оба.

— Угу. Нормально. И кого хороним?