Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Дело это было невероятно трудное, и старались ребята для всех. Занимались им крепкий сибиряк Володя Герасимчук и юркий молодой киргиз Тангиз Юматов. Операция требовала много времени. Солдаты, их называли «охотниками за божьим даром», работали всю ночь, чтобы до рассвета вернуться с добычей. Орудовали ножницами для резки проволоки и остро заточенным садовым ножом. Чтобы стащить сапоги, приходилось часто разрезать голенища, иногда ограничивались лишь раструбом. Принесенные сапоги и голенища очищали от грязи и прочего, отмывали и сушили, затем приводили в порядок с помощью веревочек. Это была целая технология.

Сапоги выручали, спасали от воды, скапливавшейся на дне окопов, и все-таки многие кашляли, хлюпали носами, температурили, но не обращали внимания на все эти жизненные фокусы. Все же нескольких сильно заболевших солдат пришлось отправить в медсанбат.

Крепко спасал еще один «божий дар». С 1 сентября 1942 года фронтовикам стали выдавать «наркомовские» сто грамм — примерно пол кружки водки, как говорили бойцы: «для сугреву». Благодетелям, добывавшим сапоги, по общему согласию, наливали перед вылазкой несколько капель — «двойной сугрев», чтобы дело шло лучше.

Дожди, проклятые дожди… Редкое солнце бледным пятном стояло низко над лесом. Похолодало, а огонь в грязи не разожжешь, да и немцы близко. С утра если не дождь, так густой белесый туман. Над окопами, нейтралкой — пелена, в нескольких шагах ничего не видно, так и чудится… из-за плотной стены тумана выползают немецкие каски. Нервно прислушиваешься к любому шороху, у всех наготове винтовки и гранаты; чаще стреляем — просто в туман…

Окопные будни

Окопная жизнь в основном проходила ночью: отправляли больных и раненых, принимали пополнение — обычно одного, двух; получали боеприпасы, термос с пищей, водку, почту. Противник жил по иному распорядку. Ночью, как правило, немцы спали в своих прочных теплых блиндажах, в пять утра — подъем, в шесть — горячий завтрак и кофе, а дальше по радио: «Рус, давай воевать!» И так всякий день.

Дни становились короче, постоянный сумрак давил на людей. Солдаты привыкли к проносящимся со свистом снарядам, вою мин, скрежету пикировщиков; но я не мог не заметить, как они устали, нервы у всех были напряжены до предела. Вероятно, это происходило от постоянного ожидания внезапного сильного натиска немцев, против которого, все понимали, нам не устоять.

Казалось, мы в преисподней. Ночью сырость пронизывала все тело, добираясь до костей. Под утро зубы стучали от холода. Постоянная влажность и вонь, под ногами — слизкая грязь, от нее никуда не спрячешься, она раздражающе чавкала под ногами, — какая-то беспросветность, порой я впадал в отчаяние, но старался не поддаваться — за мной взвод. Что же сделать, как преодолеть мрачные настроения? Природу не заставишь заиграть светлыми красками, оставалось одно — терпеть, не обращать внимания на трупный смрад, дождь, холод. Упросил начальство аккуратно присылать дивизионку, а главное, добился, чтобы нас на одни сутки сменили — помыться в бане, постричься; о вшах молчу. Изредка читал солдатам Шолохова, Алексея Толстого, Симонова, если попадался — Эренбурга, его, «нашего Илюшу», всегда просили прочесть еще раз.

В окопах обустраивали землянки, старались наладить печки из старых железных бочек и молочных бидонов. Ухитрились сотворить низкие нары, покрыли их лапником. Для укрытия от осколков рыли норы: ячейки с полками для гранат и патронов, к ним прорубили ступени, чтобы, если что, быстрее выбраться наверх. Кто-то подал идею построить блиндаж, настоящий — с крепким покрытием, со столом, скамейками, нарами. Чем мы хуже немцев? Нашли доски: сняли с разбитых повозок в лесу. Отыскали железные скобы. Тыловики прислали топор и молоток. Нашелся и столяр: Николай Иванович. И блиндаж был построен.

Так шли дни. Мы вели огонь. Постоянно восстанавливали порванные линии связи. Выставляли ночные посты. Зарывались все глубже в землянки. Старался, насколько удавалось, поддерживать армейские распорядки: общий подъем, чистка оружия, учеба: метание на дальность гранат, прицельная стрельба из ручного пулемета. И уже наступала ночь, приказ на дежурство…

Бойцы моего взвода

Во фронтовых условиях, если ты умеешь слушать не одного себя, если ты вызвал бойца на задушевный разговор, он не уйдет в сторону, всегда охотно откликнется, стремясь излить душу, искренне высказать волнующие его мысли; он непременно расскажет о довоенной жизни, о семье, жене или невесте, ребятишках, о матери. Очень скоро я уже знал имена многих матерей, невест и, общаясь с солдатами, обычно ночью, прежде всего по-доброму спрашивал: «Ну, как там Валя (Наташа, Таня, Пелагея Ивановна), что пишет?» Подобная форма разговора командира с рядовым мне казалась разумной, я старался поддержать бойца, хоть ненадолго отвлечь, дать душе его капельку оптимизма. Но эти беседы были нужны и мне.

Ночной обход, солдат-костромчанин на посту встречает меня, словно давно ждет: