С Антарктидой — только на Вы

— Серегин, найди Лебедева, — Костырев, похоже, на что-то надеется, если посылает штурмана за человеком, для которого в наземной технике нет тайн и не существует такой поломки, с которой он бы не справился. Водитель тягача, дизелист, мастер на все руки... Лебедев и есть Лебедев, и только тут я ловлю себя на мысли, что не знаю его имени. Приходит Лебедев, больше похожий на медведя в своем антарктическом одеянии.

Короткий диалог с командиром и нашими механиками, и Лебедев уходит за инструментом.

— Командир, «Мирный» на связи.

Не хотел бы я сейчас быть на месте Костырева, хотя никакой вины в том, что случилось, за ним нет. Просто еще один нюанс в поведении Антарктиды.

Пока Костырев ведет переговоры с Миньковым и Малаховым, мы с бортмеханиками и Серегиным пытаемся помочь Лебедеву. Попытка подклеить разорванную перкалевую обшивку элерона провалилась — клей в мгновение ока застывает на морозе и падает на ткань каплями льда. Попробовали подогнуть разрубленный металл — дюраль лопается, как пластмасса. Лицо, руки уже не чувствуют холода. Пальцам надо мысленно отдавать четкий приказ, что делать, так как одного желания взять или подержать уже маловато.

Костырев подходит к нам, критически осматривает результаты нашей работы:

— Не густо, ребята.

— Не густо, — соглашается Лебедев.

— Ты вот что, дорогой, — в голосе командира я ловлю незнакомые до сих пор мне нотки нежности. — Можешь сделать так, чтобы в полете нам элерон не раздело?

Ловлю себя на мысли: не ослышался ли я, не начались ли у меня от недостатка кислорода слуховые галлюцинации.

— Ну, Васильич, ты — мужик, — цедит Лебедев. — А отвечать кто будет?

— Я. Здесь за все и за всех отвечаю я. Межевых, Жилкинский, что стоите? Думайте, инженеры...

— Вы собираетесь на этой машине дойти до «Мирного»? — Мельников еще раз оценивающе окидывает взглядом искалеченное крыло нашего Ил-14 и с сомнением качает головой.

— А что? — в голосе Костырева спокойная уверенность. — Немножко подштопаем и потихоньку потопаем. Но здесь мы машину не бросим. Погибнет. Да и Миньков с Малаховым взлет разрешили.

Костырев взглядом ловит глаза каждого из нас. А что он может прочитать на наших лицах, если они укутаны под самые заиндевелые ресницы? Но, видимо, что-то прочитал.

Через несколько минут Ил-14 Мельникова уходит в стылое серое небо. Мы не смотрим в глаза друг другу. Возникает чувство какой-то неловкости, будто не они, а мы улетели.

Подтягиваются «восточники». Люди, многое повидавшие на своем веку, взглянув на наш самолет, лишь сочувственно вздыхают.

— Васильич, а ведь ты прав, — в голосе Лебедева прорезается оптимизм, — этот элерон надо штопать. Самым натуральным образом.

Полчаса работы и края разорванной обшивки стянуты нитками, каким-то жгутом.

— Ну и видок, — тянет Межевых.

— Заливайте масло, готовьтесь к взлету, — командует Костырев. Его уверенность в том, что принятое решение единственно правильное, передается и нам. — Обрубленный кусок плоскости — в машину. В «Мирном» посмотрим, что с ним делать.

Наступает время прощаться с «восточниками». Объятия, дружеские напутствия, пожелания: им — счастливой зимовки, нам — доброго пути. Все понимают, что, если даже дойдем до «Мирного», отремонтировать в этом сезоне Ил-14 не успеем. Лебедев, еще раз критически оглядев «заштопанное» крыло, улыбается Костыреву:

— Дотянет, Васильич.

И вдруг его лицо суровеет:

— А вот то, что Мельников вас одних оставил, нам не по душе. Подстраховать бы вас надо.

Костырев молча пожимает плечами.

Занимаем свои места в кабине, запускаем двигатели, и пока идет их прогрев, Костырев инструктирует меня:

— Взлет затянем, наберем побольше скорость. Дальше машина должна пойти с левым креном, придется держать на руках, поэтому будь готов к тяжелой работе. А как она себя поведет на трассе, посмотрим...

Все произошло так, как и предсказывал Костырев. Когда легли на курс и задали режим двигателям, машина пошла с небольшим «юзом», бочком, бочком, как в каком-то танце.

— Может, дадим косую тягу движкам, Михаил Васильевич? — предложил Межевых.

Костырев вдруг улыбается:

— Нет. А может, ты боишься, что второго пилота продует или он устанет стекла чистить — ветерок-то с его стороны.

— Потерплю, — улыбаюсь я в ответ, и в кабине как будто становится теплее и светлее.

— Петр Васильевич, — командир поворачивается к Бойко, — запроси-ка у Мельникова погоду по трассе, трепала ли их болтанка, где, на какой высоте...

Проходит несколько минут.

— По трассе тихо, Михаил Васильевич.

— Ну, дай Бог и нам проскользнуть.

Проскользнули. В «Мирном» нас встречали все, кто оказался в тот день на базе. Зарулили на стоянку, вышли из машины. Весь технический люд уже столпился у изуродованного крыла. На лице Минькова теплилась его обычная добрейшая улыбка, чего нельзя было сказать о главном инженере отряда Жене Малахове.

— Михаил Васильевич, ты мне сказал, по какую нервюру крыло отрубили? — глаза Малахова зловеще сузились.

— Не помню, Женя — Костырев разводит руками. — И потом, как их точно посчитаешь под обшивкой-то?